Звездный корабль напоминал допотопное чудище с шестью ногами-дюзами по вершинам правильного многоугольника — силового блока. Его радиоуши из-за перегрузок перестали быть похожими на зеркала-параболоиды, а за стеклами иллюминаторов угадывались потемневшие от времени реликвии века пара и стали.
И все же именно он доставил на Землю первое неопровержимое доказательство обитаемости отдаленнейших планет. Это о нем говорилось в утреннем сообщении:
«Космический зонд перенес на Землю живой организм растительного происхождения, обнаруженный за пределами солнечной системы… Растения похожи на водоросли и найдены на дне озера с горячей водой, на глубине около трехсот метров. Собраны образцы грунта. Ученые приступили к изучению находок».
Наверное, не случайно приснился мне в то утро сон: зачарованный подводный сад, легкая светлая вода, которую можно набирать в легкие, как воздух. Зеленоватые снопы света опускались до самого дна, где меж громадных камней скользили темные рыбы. Вокруг серебристое сияние. А вверху сверкало зеркало, но не было видно солнца. И не было волн на грани двух миров — подводного и надводного. Вдруг подплыла большая рыбина с умными глазами. Я ухватился за ее спинной плавник, и она понеслась так, что волосы, подхваченные стремительным водяным ветром, забились за моими плечами. Тело у рыбы было теплое, из-под жабр ее выскакивали воздушные пузырьки, и темно-зеленые губы шевелились, словно она силилась рассказать мне об этом зачарованном месте.
Становилось светлей, как будто мы поднимались вверх. Я пытался разобрать, что же бормотала необыкновенная спутница. Вдруг стало совсем светло. Я открыл глаза. И тут же услышал слово «Близнецы». Фон на «Гондване» включался ровно в семь.
…За окном, у моего изголовья, поднимался над морской далью красный теплый шар. Я еще не прислушивался к передаче — фон был для меня просто будильником. Но через минуту понял, что произошло то, чего можно было тщетно ждать годы и годы. Внеземную жизнь пытались обнаружить почти два столетия.
Вдруг я сообразил: на «Гондване» фон наверняка был с памятью.
Перевел стрелку с семи на шесть: музыка! Значит, фон все помнит. Я помог ему: подвинул вручную оранжевую стрелку на его деревянной элегантной панели еще на пару делений.
Я услышал подробности, относившиеся к полету. На всякий случай переписал в карманную память маршрут и координаты корабля в момент посадки. Еще раз увидел на объемном экране ракету.
Наверное, это можно назвать интуицией. Я смутно догадывался, что в сообщении словно чего-то не хватает: нет, не могла история межзвездного рейда окончиться так просто и буднично. И почему не показали ни образцы грунта, ни «первые живые организмы растительного происхождения»?
* * *
…Поллукс и Кастор, два главных светила Близнецов, удалены от нас на десять и четырнадцать парсеков. В день «второго открытия Близнецов» мы говорили о них с Энно даже на прогулочном вельботе. В тот же вечер звездный атлас рассказал мне о местах, откуда занесло к нам гостя. В круге света от лампы возникали контуры животных — кита, ящерицы, льва, ворона, рыси, змеи, обоих Медведиц — Большой и Малой. По странной прихоти астрономы вознесли на небо и стали писать узорчатой прописью: птицу Феникс, Летучую Рыбу, Голубя, Лисичку, Волка, Лебедя, Орла, Дельфина, Малого Коня. Всего восемьдесят восемь созвездий. В этом небесном зверинце затерялись большие и малые небесные тела. И мифические Кастор и Поллукс. Поллукс — ничем не примечательная оранжевая звезда. Но Кастор! Под одним названием скрывается целых шесть светил. В этом хороводе разглядели сначала два горячих гиганта — Кастор А и Кастор В. Они так близки, что разделить их может лишь телескоп. Каждый из этих гигантов как двуликий Янус: это определил спектроскоп (даже телескоп тут не поможет). Оба Кастора — двойные звезды, но расстояния между ними так малы по галактическим меркам, что могут без труда быть выражены просто в километрах. Десять миллионов километров. Это в шесть раз меньше расстояния от Солнца до Меркурия. Как оправдалось случайное пророчество древних звездочетов, давших имя Близнецы именно тому созвездию, в котором превзойдены все рекорды близости светил!
А недалеко от двойных гигантов притаилась пылинка — Кастор С. И это тоже два раскаленных шара, разделенных всего двумя миллионами километров. Не спешит Кастор С в своем беге по орбите: никому еще не удалось узнать скорость его движения вокруг той невидимой точки, которая зовется общим центром тяжести. Может быть, период его обращения — около двухсот тысяч лет, а может быть, еще больше.
Именно к этим странным шести звездам послан был космический зонд. Сорок пять световых лет не так уж много. Даже для автоматического корабля прошлого века.
Ну и здорово же надо мной подшутили в редакции! (Шутка, правда, невольная.) Пока я оформлял командировку на «Гондвану», пока уточнял план публикаций, пока хлопотал и радовался подаренной мне возможности прокатиться по Тихому океану — все это время настоящий космический зонд приближался к нашей планете и нес свою необыкновенную добычу. Сколько воды утекло с тех пор, как он отбыл к созвездию Близнецов, туда, где чуть заметными светлыми пылинками мелькают такие же солнца, как наше, с планетами, и где открылись миры, на которых есть вода, воздух, жизнь! А ракета шла, шла, забытая среди звезд ладья…
Первый очерк в «Океане» о космических формах жизни — это, конечно, сенсация. И пусть все уже слышали, и пусть факты известны и новые объемные фото достать непросто, но, если здорово сделать этот первый очерк, он-то и останется в памяти. И вся эта полуторавековая история забытого полета на забытом космическом корабле допотопной конструкции — тоже. И будет потом много книг, и много статей, и много фильмов, но художественный очерк останется первым живым словом о странствии, равного которому не было.
Я еще раз перевел стрелку фона назад и переписал почти все сообщение. И оставил на память копии снимков и объемных кадров.
Нужно зайти к Ольховскому, решил я утром. Когда? Сейчас? Позже? Я соединился с ним, но он был занят. Впрочем, что я ему скажу… Несколько дней назад, когда я уговаривал его взять в экспедицию именно меня, то так расписал ему мою давнюю любовь к морю, что в его серо-синих колючих глазах появилось даже какое-то отечески-заботливое выражение. Моя участь была решена, как тогда мне казалось, в благоприятном для меня направлении. А теперь? Просить разрешения в редакции покинуть экспедицию?
Нет, меня не поймут. Особенно Ольховский, руководитель экспедиции, хотя у него просить разрешения как раз и не надо.
