— Что вы себе позволяете?! — раздалось за спиной смотрителя. Натан Рикша, с красным, перекошенным от гнева лицом, как приведение возник из неоткуда, схватил, опешившего старика за плечо, и прошипел:
— Как вы разговариваете с господином старшим картографом! Ополоумели должно быть! Высечь вас за это, подлеца! Месье Константин благородно считается с вашими годами — я не стану!
Смотритель обратился к Константину:
— Зачем вы держите на корабле этих бессмысленных субъектов. Я его к святой-святых и на сто метров не подпускаю, гнушаюсь. Вчера, клянчил у статистов талон на посещения музея, так я велел не давать. Называет себя реформатором — терпеть не могу.
— Ка-кой музей? Да нужен мне твой музей, — возмутился синоптик, — кто в него ходит?!
— А в музей не надо ходить, — заявил смотритель, глядя на Константина. — Музей — история корабля, его эволюция. Чем жил "Цесариус", какие трудности преодолевал. Все в музее, от сандаля штопальщика, что первым шагнул на палубу, до последнего рваного паруса. Коды маршрутов, корабельные журналы, приказы — все у нас, все в архиве. Мы зафиксируем все недостатки и плюсы, потомки учтут их, и новый…
— Бред! — сказал синоптик. — Я не умоляю важности вашего отдела, но, без глобальных реформ… Если не установите строгую вертикаль…
— Ну вот опять! Что я говорил! Бред, если хотите знать, это то, что у нас в корпусе метеорологии, под вашим началом двадцать пять человек, а у меня, человека который знает четыре языка, имеет три образования…
— Капитан… капитан идет, — пронеслось по залу, и вдруг все разговоры смолкли, слышно только, как не спеша потягивает кофе старший картограф, он же второе лицо на торговом судне "Цесариус", Константин Рум.
Капитан Эд Женьо, симпатичный брюнет, чуть меньше сорока, холеный, подтянутый, как обычно остановился в дверях, деланно покашлял, и как требует того правила спросил:
— Вы мне позволите господа?
Все "старшие", кроме картографа, поднялись со своих кресел, заложили руки за спину и понурили головы.
Капитан и Константин обменялись приветственными кивками, и тут же потеряли интерес друг к другу. Константин затушил сигару, достал из кармана и принялся раскуривать трубку, капитан же не спеша рассматривал своих покорных подчиненных, подошел к игральному столу, полюбопытствовал у кого какие карты, наконец произнес:
— Благодарю друзья. Садитесь, отдыхайте, не обращайте на меня внимания.
"Старшие" стали усаживаться в кресла; капитан добавил к сказанному:
— Вы знаете, я люблю вашу непринужденность, легкость. Общайтесь друзья, общайтесь.
— Приветствуем вас капитан.
— Наше почтение месье Женьо.
— Капитан Женьо, вы всегда неотразимы, но сегодня как-то особенно.
— Как ваше самочувствие месье Женьо?
— Усталость. Усталость господа. Заноси! — крикнул капитан, и в дверях появились грузчики: двое несли красное кожаное кресло, еще двое круглый лакированный столик, последний пятый, держал в руках подсвечник, свечи и кожаную сумку.
Центр зала — любимое место капитана; он сел на кончик кресла, расслабил узелок на сумке и принялся вызволять свое сокровище: упаковку с надфилями, ножи с лезвиями треугольной и четырехугольной формы, миниатюрный лобзик, зубило. Последним вытащил небольшое полено; из середины деревяшки выпирала медвежья голова над ней угадывались очертания лапы. Капитан взял нож с треугольным лезвием, положил на колени заготовку, и…
— Не обижайтесь месье Константин, — прошептал смотритель музея. — Вы, признаюсь, гораздо симпатичней всей этой мелюзги. Вы и капитан, все остальное мусор, слякоть, скучная, неинтересная… Вы только не обольщайтесь, это отнюдь не уменьшает вашей бездарности. Папуас среди папуасов хе-хе… Отличайтесь от собратьев тем, что скажем, умеете перемножать в голове семизначные числа. Скажите, какой от вас прок? Сколько вам, тридцать четыре? Жаль. Господа папуасы. — Несколько раз махнул рукой в сторону присутствующих. — Господа папуасы скоро вас съедят, месье Константин. И я им помогу.
— Я, кажется потерял нить. Не улавливаю мысли.
— Вы ни в чем не виноваты. Запомните эти слова. Больше вы их не услышите. Через две недели, когда я надышусь этой кислятиной. Вы уже чувствуете запах? нет? Так вот, когда я начну сплевывать на эти самые графины, — небрежно подтолкнул к Константину графин с фруктами, — куски свих легких. Кстати, не хотите винограда? Ну, дело ваше. И когда орден на моей груди расплавится, и обуглятся алые нашивки на рукавах, вот тогда… я обвиню во всем вас. И буду искренен.
Подошел бармен, поставил на стол рюмку.
— Еще что-нибудь?
— Спасибо, не надо.
— Пока еще я объективен, — смотритель выпил коньяк, занюхал кулаком, и добавил, — но скоро избавлюсь от этого порока. Слабею с каждым днем. У слабых тысяча претензий к окружающим.
К полуночи у медведя появилась еще одна лапа, морда обросла шерстью, пасть стала зубастой, злой; наконец капитан громко выдохнул, сладко потянулся в кресле и принялся складывать инструменты в сумку. Когда закончил, как того требуют правила, попросил у "старших" разрешения уйти, и после всех церемоний, уже на пороге, вспомнив о чем-то остановился, коснулся ладонью лба и посмотрел на Константина.
— Господин картограф, можно вас на пару минут?
— Я допью кофе?
— Конечно. Только не затягивайте, сами знаете: время дорого: счет на секунды. Я буду у себя. Еще раз, приятных сновидений господа.
— И вам месье Женьо!
— Капитан Женьо, пусть вам приснится пристань!
— И пусть на пристани ждут вас верные ваши слуги!
Капитан улыбнулся на прощание, шагнул в коридор, но там увидел кого-то и…
— Почему в таком виде?! — грохнуло в коридоре. Голос капитана почти не узнать, в нем было столько непривычной злобы, даже ненависти, что в зале вздрогнули все… или, почти все.
— Виноват, — прохрипел кто-то в ответ и закашлял.
Месье Женьо еще гневался, но дверь захлопнулась, и слов уже было не разобрать.
Потом послышались глухие затихающие шаги, и Константин, наскоро допив кофе, поднялся. Человека с хриплым голосом он конечно узнал.
В коридоре дожидался, черный от копоти, в обгорелых лохмотьях, с кровавыми подтеками на плечах и шее, второй помощник картографа, и верный его товарищ, Эрик Мушито.
… и огонь обходит буферные осеки. В них воздух, если бы тонули, другое дело, а тут… сгорим, ахнуть не успеем. — Эрик еле поспевал за Константином, левая, прожженная до мяса ступня распухла, каждый шаг причинял боль. Кабы ни темнота, и ни этот, забытый кем-то слесарный ящик, другая нога осталась бы целой, но…
