Летягин как раз взял нежную прокуроршину ручку в свою ладонь и вместо того, чтобы пожать ее, застыл, боясь шевельнуться — будто его посадили на кол. Он изо всех сил пытался не поддаться дурному влиянию Красноглаза и Резона.
Екатерина Марковна приблизила к нему свое умное неравнодушное лицо и максимально убедительно сказала:
— Я понимаю, вам сейчас тяжело. Образовался комплекс загнанности, который породил странные ощущения. Но только вы сами можете его разрушить. Повторяйте про себя: «Я нормальный, я симпатичный». Вот вы улыбались, и я видела — никаких клыков нет.
«Еще как есть», — хохотнул Красноглаз.
Она была совсем рядом, прокуроршина почти девчоночья шея, оттененная кружевным воротничком, с такой видной, такой призывной голубоватой жилкой. Он вдруг почувствовал биение ее крови, и немедленно подкатившая волна начала преображать его тело. Предупреждая прокуроршу, Летягин поднял вверх указующий перст свободной руки.
— Что, «скорую»? — не поняла Екатерина Марковна. — Я сейчас…
Пытаясь что-то сказать, Летягин открыл рот. По ее расширившимся зрачкам он понял, что она увидела.
«Объект готов к донорству и развертке, — телеграфировал Резон. Донорские артерии новичку, вроде вас, лучше не трогать, можно захлебнуться. Сообщаю расположение зон для проникающего или слизывающего воздействия. Предпочтительные: внутренняя яремная вена, шея, срединная вена локтя, локтевой сгиб. Возможные: подколенная вена, бедренная…»
Приемная комната, стол, стулья, шкафы распались, как карточный домик, и Летягин закачался на поверхности залитой серым светом воронки. Екатерина Марковна вдруг вывернулась наизнанку и стала кустом, состоящим из текущих прямо по воздуху струек красной жидкости.
Красноглаз пронесся, как серфингист на прибойной волне, по позвоночнику Летягина и вломился в его мозг. Но Летягин ударом непонятной ему силы задержал зверя и прыгнул «с места» в горло воронки. Сумерки, отражения, — все смешалось. Где-то позади остался звенящий женский крик:
— Не трогайте его, он очень болен!
Потом послышались крепкие мужские слова и вроде как врачебный диагноз:
— Придурок за чужой счет.
Летягин пришел в себя только на улице — он бежал, что есть мочи домой, обгоняя не только людей, но и троллейбусы…
Хотя дверь его квартиры была закрыта, он сразу понял, что там кто-то есть — хотя бы по тому, как проворачивался ключ в замке. Кроме того, не слишком сильно, но вполне ощутимо пахло мужскими носками.
«Неужели все-таки лейтенант Батищев… Сейчас войду и трахну его табуреткой, и пусть меня расстреляют. Так даже лучше. Наденут на голову полосатую шапочку и вмажут по ней из „Макарова“. Все же приятно, что заодно сдохнут две гадины — Красноглаз и Резон».
Но за дверью царил другой запах — аромат ночных насекомоядных цветов. «А все-таки от этих превращений и польза есть. Нюх у меня явно прогрессирует, как и зрение», — заметил Летягин.
На прожженном сигаретами диване лежала она. Профессорская дочка, вышедшая замуж за полудеревенского паренька, который, даже вернувшись из загранрейса, напоминал приехавшего с городской ярмарки крестьянина.
Бывшая законная супруга так умела слушать, что Летягин стал считать, что умеет говорить. Так любила изящные искусства, что он мог кинуть мозолистую купюру на какую-нибудь дурацкую фарфоровую тарелку и не припомнить это потом.
Он поймал себя на том, что думает о ней только хорошее. Но разве не она не уехала на грузовике вместе с двумя белобрысыми финскими диванами и тремя плазменными телевизорами в сопровождении четырех ражих дружков? Он тогда еще хотел что-то пообещать ей — мол, исправлюсь, а она только махнула рукой, заводи мотор, чего его слушать, обормота.
Сейчас она как будто проснулась, приподняла голову, посмотрела сперва куда-то в сторону. Волосы у нее теперь заметно светлее, и вообще она выглядит еще лучше, чем даже в самый первый вечер их знакомства, когда он ей хотел продать, а потом просто подарил видеомагнитофон.
— Ничего себе явление… Как сон, как утренний туман… Ты чего-то забыла у меня, Нина?
— Ехидничать не разучился, — сказала, а потом уж взглянула на него. — Ты симпатичный, хотя и совершенно опустившийся.
— Могла бы добавить «в мое отсутствие». Но дело не в этом, Нина. Объективно я достаточно гадок. Приязнь ко мне — действие зова.
— Зов предков, да? Насмотрелся про Тарзана.
— Видик ты забрала.
— Хватит. Я просто пришла к тебе.
Он сел рядом. Они взялись за руки.
— Между прочим, я тебе помогла. Здесь вертелись какие-то люди и милиционер впридачу. Ломать дверь собирались, что ли. Я им сказала, чтоб все убирались, жена пришла.
— Тебя боятся, Нина, потому что ты не боишься.
— Я и тебя освобожу от всех страхов, глупыш.
— Не знаю, стоит ли со мной возиться, Нина. У меня, за время твоего отсутствия, проявились далеко не лучшие черты.
— Я тоже не стояла на месте.
Ее пальцы легли на его шею, тонкие нежные пальцы — только вот любовь к длинным коготкам у нее не исчезла. Нет, пожалуй, коготки слишком длинноваты, они даже царапают его. Но не скажешь этого женщине, которая тебя целует. Можно и потерпеть — главное, они вспомнили…
А когда ее пальцы стали умелыми пальцами убийцы, а знающий взгляд Летягина увидел ее губы, вытянувшиеся в стальную трубку, которая вошла в его лопнувшую под ухом плоть, он уже не мог пошевелиться. Разве что привстал. Но тут ему показалось, что на него навалилась гора, и он обмяк…
Забрезжил свет. Какой-то человек сидел рядом и елозил по летягинскому лицу мокрой тряпкой. Летягин поперхнулся и чихнул.
— Очухался? Видишь, брат, до чего лирика доводит, — человек говорил уверенно и назидательно. — Рассечения тканей, конечно, нет. Отек, правда, случился из-за сильной тяги. Но ничего, рассосется.
— Кто это меня?
— Кто-кто… Жена твоя Нина тебя же и обработала. А я — Трофим Терентьевич. Гиену у Головастика помнишь? Скажу тебе без лишней скромности, я — знаток метаморфизма. И тебя научу этому ремеслу.
— Все меня чему-то учить хотят. Не надо мне вашей свободы и вашего вампирского ремесла! Я неспособный.
— Не прибедняйся. Нинуля-то освоила. Она — ценный теперь кадр, только увлекающийся, может и до дна выпить. А ты, Жора, кстати, невкусный оказался. Плохо Ниночке стало, едва успела SOS послать. Хорошо, что сегодня я дежурю… На работу-то пойдешь? Я пиджак тебе зашил и ботинки почистил.
— Обложили меня, Трофим Терентьевич… И на работе обложили.
— Сейчас пойдем прямо на твою работу и посмотрим, кто тебя там обложил. А дальше — многое зависит от твоей сознательности. Не поймешь, что ты вампир, окажешься в Яме. Я тебе сразу скажу — туда попадать не стоит.
