Последние такты танца, вместе с требуемыми поклонами, дали ей возможность овладеть собой. Д'Омбросса прогуливался с нею — истинный кавалер. Его пальцы обвили ее ладонь: кожа у него была холодна, как шелк. Позволив себе полуулыбку, она пробормотала что-то о жаре в зале и собственной усталости, что возымело желаемый эффект: заботливо был предложен пунш. Она позволила отвести себя к дивану в самом тихом уголке салона. В его отсутствие она достала пузырек со святой водой и до половины вынула пробку, а после расположила складки платья так, чтобы его прикрыть. Руки у нее дрожали.
Возможно, он не человек (теперь она была почти уверена, что ее первоначальные подозрения верны), но он мужчина, а она не без опыта. Она находила его привлекательным, но давно уже перестала поддаваться пустым влечениям. Элизабет сочла бы его неотразимым.
Вернулся он в приятно короткое время с бокалом пунша и тарелкой ореховых пирожных.
Ленор поставила бокал, едва пригубив напиток. Ее пальцы сжались на пузырьке. Стеклянные стенки казались теплыми.
— Возможно, вы еще недостаточно знакомы с местными обычаями, — сказала она, — не то поняли бы, как неуместно ухаживать за женщиной, чья сестра опасно больна из-за вашей жестокости.
— Моей? — Хотя он не улыбнулся, но по тону был скорее позабавлен, чем обеспокоен. Однако, как она заметила, он не отрицал, что действительно ухаживает за ней. — Мне жаль, что ей нездоровится, но это не моя вина.
— Нет? Невозможно поверить, что вы не в ответе, как с ней обошлись. В вашей природе быть столь бессердечным?
Выражение д'Омброссы стало жестче, на бледном лице явственно выступили желваки.
— Если я бессердечен, у меня на то веская причина, — ответил он голосом столь пустым и горьким, что не будь Ленор так возмущена, она пожалела бы его.
Раны худшие, чем у него, излечивались, и сердца, раненные сильнее, возвращали себе способность любить. В постелях патронов, в их сдавленных рыданиях, в потоках их признаний она стала свидетельницей подобных преображений. Она знала пульс и ритм этого танца. Она сама умела его исполнять, и очень хорошо. Разве она не выжала слезы из лишенного души суккуба? А если суметь вытянуть яд отчаяния д'Омброссы, то разве нельзя даже такого, как он, привести от жестокости к сочувствию?
Искушение охватило ее и потрясло превыше физического вожделения. Одно его доброе слово, обращенное к Элизабет, поставило бы ее на путь выздоровления.
О чем она думает? Это не человек, а чудовище, столь же злобное, как и суккуб. Даже более, потому что он не понимает, как страдают его жертвы. Его черствость довела Элизабет почти до смерти.
«Это должно закончиться сейчас же!»
Вырвав пробку, Ленор плеснула содержимое пузырька ему в лицо.
Д'Омбросса молчал, вода стекала по его дорогим шелковой сорочке и парчовому жилету. Рот у него открылся, глаза быстро моргали. Грудь вздымалась и опускалась. Лунно-белый бархат камзола, напитавшись жидкостью, потемнел.
Задыхаясь, д'Омбросса вскочил на ноги. Он выглядел так, словно вот-вот ее ударит.
Ни толики дыма не поднялось от его залитых святой водой лица и шеи.
Ленор уставилась на него во все глаза, не понимая, почему он не вспыхнул, как спичка. Он должен обратиться в пепел!
Прибежал с салфетками и полотенцами лакей. Судя по восклицаниям в салоне, леди Эллсуорт уже сообщили о скандальной выходке ее гостьи. Д'Омбросса схватил полотенце.
Он не был вампиром. Но кто же тогда?
Господи милосердный, что я наделала?
Не успел он отойти, Ленор поспешно поднялась на ноги. Стеклянный пузырек со звоном упал. Она положила руку на локоть графа, и д'Омбросса вздрогнул, но ее прикосновение возымело желаемый эффект: он круто обернулся к ней.
— Простите меня! Я не хотела… я не знала…. — Она выпрямилась с тем достоинством, какое могла в себе найти. — Я совершила ужасную ошибку и обошлась с вами чудовищно. Приношу вам мои глубочайшие извинения.
Он вытер полотенцем лицо и глаза — те покраснели, будто от давно забытых слез. Как она могла быть такой глупой, такой бесчувственной? Кажется, у него действительно есть причина вести себя бессердечно. Его собственное сердце украдено.
Ее рука вспорхнула к воротнику платья, за которым скрывалось рубиновое сердце. Когда-то драгоценный камень был сердцем мужчины. Возможно, его сердцем… Нет, это маловероятно. Суккубу ведь сотни лет.
Что если предложить сердце ему? Сольется ли оно с его плотью, с его душой? Вернутся ли к нему тогда человеческие чувства?
— Мадам, я вас покину. — Он поклонился ей: спина прямая, носки туфель наружу.
— Сэр, не угодно ли пройти сюда. — Лакей с полотенцами указал на дверь в задней части салона, скорее всего, в помещение, где он мог бы обсушиться и переодеться. Пока Ленор стояла, застыв в оглушенной неподвижности, мужчины удалились.
Атмосфера накалилась, голоса смолкли. В бальной зале танцы закончились, и танцоры расходились парами. Музыканты на время отложили инструменты.
Нельзя, чтобы он ускользнул! Если она хотя бы сколько-то разбирается в мужчинах, через несколько минут он забудет причину случившегося и свое варварское обращение с милой юной девушкой. Он будет помнить только, как дурно с ним обошлась женщина скверной репутации. Если она хочет извлечь пользу из столкновения, действовать надо немедленно.
Она бросилась за ним.
После со вкусом подобранных, сочных, приглушенных красок салона коридор для слуг сомкнулся вокруг нее, как туннель в шахте, темный и затхлый. Сердце у нее упало, словно он сдавливал ей ребра. Света не было, только мерцание свечи в чьей-то руке, исчезнувшее за дверью в дальнем конце.
Дверь захлопнулась, но не раньше, чем Ленор запомнила, где она расположена. Нашарив засов, она дернула дверь на себя. Перед ней открылись лестница и второй коридор покороче, тускло освещенный отблеском света в дальнем конце. Она направилась туда.
Несколько минут спустя Ленор ворвалась к паре горничных, привольно расположившихся отдохнуть за поздним ужином. Одинокая свеча, сальная, а не восковая, стояла рядом со второй, незажженной. При виде ее горничная помоложе вскочила так быстро, что ножки стула царапнули голый пол.
— О, мадам! — Даже в тусклом свете щербатое лицо девушки потемнело от удивления.
— Прошу прощения, — пробормотала Ленор. — Вы не видели, здесь не проходил довольно мокрый и крайне раздосадованный джентльмен?
— О, мадам!
Ленор бросилась дорогой, по которой пришла, в спину ей несся сдавленный смех. Конечно! Д'Омброссу не поведут в помещения для слуг, ему предложат комнату для гостей, где он мог бы привести в порядок свой туалет и вернуть утраченное самообладание.
