Лестницы в Эллсуорт-мэнор были уже и круче тех, к каким она привыкла. Несколько раз она наступала на собственный подол, а потом подобрала юбки. Какая она идиотка, что сперва мешкала, а потом заблудилась!
Протиснувшись в еще одну дверь, она оказалась в новом коридоре. Но этот был освещен свечами, по полу бежал ковер с богатым узором, от стенных панелей исходил запах воска — очевидно, это были хозяйские помещения. Все двери, выходившие в коридор, были закрыты.
Ленор пробормотала себе под нос несколько слов, крайне неуместных в устах дамы. Если придется проверить каждую из них — пусть так. Она одернула платье, пытаясь вернуть ему подобие порядка, подошла к ближайшей двери и прижалась к ней ухом.
Ничего.
Что если он там, но один? Она сумеет расслышать его дыхание, мягкий шорох одежды, возможно, плеск воды? При ее-то невезении он может сидеть совершенно неподвижно, в тишине планируя месть.
Ее пальцы сомкнулись на ручке. Что она теряет? Она уже разрушила ту ничтожную репутацию, какая у нее еще оставалась.
Дверь чуть приоткрылась, смазанные петли двигались беззвучно. Она мгновение смотрела в темную комнату, потом двинулась дальше по коридору.
Ленор вздрогнула, когда третья дверь с противоположной стороны открылась, и оттуда вышел лакей, но уже без полотенец. Не подав виду, что заметил ее, он повернулся и зашагал в противоположном направлении. Когда он исчез за углом, она снова смогла вздохнуть.
На сей раз она не потрудилась постучать. Она видела достаточно раздетых мужчин, чтобы отбросить ложную скромность.
Помещение заполнял свет нескольких канделябров, обставлена она была мебелью по моде десятилетней давности, а потому комнатой, вероятно, мало пользовались. Д'Омбросса стоял перед вешалкой, на ней — его камзол и жилет, у ног — скомканная мокрая сорочка. Его обнаженное тело напоминало мрамор. В руках он держал сухую сорочку, хмурясь на нее так, словно не был уверен, что сумеет справиться с нею сам.
Когда он увидел Ленор, складка на лбу стала глубже.
— Опять вы! Да кто вы такая? Гарпия, решившая меня терзать?
— Вы сказали, у вас есть веская причина быть бессердечным. Кто-то украл ваше сердце.
— Если и так, какое вам дело?
Он изменил позу, незаметно подчеркивая ширину плеч, мускулистые контуры торса. Перед ней был мужчина, уверенный в своей сексуальной привлекательности, мужской силе.
Серебряная цепочка покалывала Ленор пальцы и легко поднялась над ее головой. В сиянии свечей рубиновое сердце пульсировало. Угол его рта скривился, марая красоту черт.
— Это что? Дар любви?
— Это сердце. — Она сделала шаг к нему так, как подходила бы к напуганной лошади. — Оно может стать вашим. Я предлагаю его вам в дар. Возьмите его и вновь станьте цельным. Любите, как любили когда-то.
Он замахнулся на нее сорочкой, хлестнул, как кнутом. Рукав зацепил рубин и вырвал цепочку из рук Ленор.
— Сентиментальная дура! Зачем бы мне… или любому разумному мужчине… вообще желать чувствовать? Мне что, самому напрашиваться на муки и унижения? Не хочу видеть ни его, ни вас! Убирайтесь! — Когда же Ленор помешкала, он добавил: — И забирайте с собой эту побрякушку!
Рубин помаргивал, уютно примостившись в гнезде из складок. Подобрав его, она бежала, оглушенная поражением.
Я потерпела неудачу, думала она, раскачиваясь в такт повозке на пути домой. Как рассказать о случившемся Элизабет? Невыразимо жестоко будет передать ей ответ д'Омброссы. Но ведь и промолчать или солгать она не может. Элизабет ждет рассказа. Она будет цепляться за каждое слово, как за кроху надежды.
Да гори он в аду!
Ленор коснулась драгоценного камня, который снова висел у нее на шее. Внезапно и непрошено ей пришло на ум, что д'Омброссе не нужен ад, ведь собственный он носит с собой, куда бы ни пошел. Мысль показалась ей печально отрадной.
Повозка почти достигла скромных ворот Хасленд-холла. В окне Элизабет горел свет.
Ничего не поделаешь. Она должна подняться к сестре. По крайней мере, у нее есть сестра, а у Элизабет есть она, и это немалая причина для благодарности. У нее даже, возможно, будет толика отцовской любви.
Бедный д'Омбросса.
Завернувшись в толстую вязаную шаль, Элизабет читала в кресле у камина. Поэзия, предположила Ленор, когда сестра закрыла книгу. С улыбкой Элизабет подняла взгляд. Ее кожа, когда Ленор поцеловала ее в щеку, показалась прохладной.
— Как видишь, мне гораздо лучше, — сказала Элизабет. — Мне ужасно стыдно, что я причинила вам столько неприятностей. Ты вернулась домой! Отец мне рассказал… он снова произносит твое имя!
Устроившись на табурете, Ленор упивалась неожиданным потоком болтовни.
Элизабет опустила глаза.
— Я ведь всегда болтала, верно?
— Да, милая.
— Тогда говори ты. Как твое путешествие? Как ты провела вечер?
— Неплохо. — Сестры обходили занимавший обеих вопрос, как фехтовальщики, нежелающие вступать в поединок. Нервы Ленор все еще были напряжены после перепалки в бальной зале и случившегося в салоне. — Я вернулась с бала в Эллсуорт-мэнор.
Элизабет сложила руки на коленях. Ленор увидела, что это не книга стихов, а жития святых.
Бедная Элизабет.
Молчание повисло, затянулось.
— Он не хочет меня видеть, — сказала жалобно Элизабет. — Ты не смогла заставить его передумать…
— Я не смогла заставить его чувствовать.
— У него нет сердца! И даже если… даже если бы он ко мне вернулся, как я могла бы верить, что он больше меня не оставит?
Подыскивая нужные слова, Ленор сняла с шеи рубиновое сердце.
— Ты… — начала она, но Элизабет прервала ее с нехарактерным для нее жаром:
— Не попрекай меня этим ничтожеством! Я не хочу знать! Это неважно! Мое собственное поведение было не лучше! Подумать только: я убивалась по любовнику, который существовал только в моем горячечном воображении! Я вздыхала, и хныкала, и умирала от любви, как дама в балладе. Но люди ведь не умирают от разбитого сердца, верно?
— Я никогда такого не видела, — согласилась Ленор.
Элизабет покачнулась, приложив дрожащую руку к щеке. Книга соскользнула на пол.
— Ну, тебе надо отдохнуть.
Элизабет позволила увести себя в кровать. Ленор взбила подушки и расправила покрывало, как делала это няня, когда они были детьми. Элизабет схватила ее за руку.
— Посиди со мной еще немного. Совсем чуть-чуть.
Сбросив туфли, Ленор забралась в кровать, и Элизабет пристроилась рядом. В камине с шорохом развалились в пепел угли. В комнате сделалось тихо, слышалось только дыхание сестер.
