Я не могу понять, то ли смеяться, то ли аплодировать ее остроумию и изобретательности, но вовремя соображаю, что буду единственной, кто смеется или аплодирует. Все остальные сгрудились вокруг оператора и звукооператорши в едином, искреннем порыве волнующегося людского моря. Такое можно увидеть, разве что в кино эпопеях из жизни гладиаторов.
— Остановитесь! Остановитесь! — визжит Молли, подразумевая поначалу нападение на своих коллег, а затем уже обращаясь к множеству страшных пьяных рук, стаскивающих ее со скамейки. Она заваливается задом и случайно цепляет ногой мою голову, так что я валюсь на волосатика. Мы одновременно падаем на землю, и я не пойму, то ли он борется со мной, то ли пытается помочь, то ли защищается, думая, что это я с ним борюсь. А может быть, это вообще не его руки.
Я закатываюсь под скамейку и сворачиваюсь калачиком, зажмуриваю глаза, стискиваю зубы, сжимаю сфинктер, стараясь не слышать, как съемочную группу разрывают на части, ожидая услышать звон разбитого стекла, когда они приступят к надругательству над камерой…
Время идет; в отдалении я слышу выстрелы. Нет, это Англия и Новый год, — это салют. Я еще слышу…
Я ничего не слышу, кроме стука собственного сердца. Сначала я не могу поверить в это и прислушиваюсь повнимательнее. Салют в отдалении; никаких криков, никакого звона разбитого стекла, никаких сирен. На это уходит вечность, но, в конце концов, я заставляю себя разогнуться и разжать все, кроме глаз. Потому что не хочу видеть то, что совершила пьяная орда, объединенная общей целью, для того, чтобы искоренить педофилию в Интернете.
Когда же Я все-таки набираюсь смелости открыть глаза, после еще одного витка бесконечности, смотреть оказывается не на что, кроме оставшейся на траве камеры. И больше никого. Ничто не напоминает о том, что здесь вообще кто-то был, кроме перевернутой банки лагера, принадлежавшей волосатику. Все что в ней оставалось, теперь уже точно вылилось.
Я выползаю из-под скамейки и оглядываюсь вокруг. Бомжей нет, друзей волосатика тоже не видно.
Я подхожу к камере и поднимаю ее. Она даже тяжелее, чем я думала — ничего удивительного. Я гляжу в окошко и вижу на фоне резкого изображения даккетовской травы большие мигающие красные буквы:
ПЕРЕПОЛНЕНИЕ ПАМЯТИ
Я смотрю на фонарь и столбик у наземного перехода. На них такими же красными буквами, мигает то же самое слово:
ПЕРЕПОЛНЕНИЕ ПАМЯТИ… ПЕРЕПОЛНЕНИЕ ПАМЯТИ…
Я осторожно кладу камеру обратно в траву и снова присаживаюсь на скамейку. У меня нет часов, но я уверена, что время уже за полночь. Наступил новый год, новый век, новое тысячелетие, и ничего тут не поделаешь — раз уж я зашла так далеко, можно и подождать — чтобы увидеть, кто придет разгружать эти камеры.
Интересно, каким проявителем они пользуются?
Николас Блинко
Английский Астронавт
Гарри считал головы на танцполе, когда к нему подлетел вприпрыжку здоровенный детина со словами: «Черт побери, старина, глазам своим не верю».
Гарри поднял глаза и увидел перед собой лицо в обрамлении кучерявых волос, расплывающееся в широкой улыбке — настоящий белый африканец, большего сходства нельзя и найти. Гранджевая бородка. По подсчетам Гарри, парень был ростом никак не меньше десяти футов, а из-за прически казался и того выше. Увидев такого раз, нескоро забудешь. Гарри только пожал плечами.
— Парень, ты должен меня помнить, я Моби. Прошлый год в Гоа… ты был там с командой Йони, а я с Арно… Егалем. Вспомнил? Ну, все эти ребята…
Гарри кивнул. Возможно. И ответил: «Все мы братья-путешественники, идем по знакам».
А что еще здесь скажешь. Музыку не перекричать. В любом случае, это было в Гоа, Гоа, в прошлом. Белые пляжи, белая жара, растворяющая белизна. Он умиротворенно улыбнулся и повернулся к танцполу. Он подсчитал, что среди танцующих не менее пяти процентов были вооружены, в основном, ружьями, но попадались и механические пистолеты. Гарри был маньяк подсчетов. Процент стрелков он воспринял как соответствие и подтверждение пророчества. Эту пятерку он считал апостольским процентом. Это был вопрос математики и веры: пять процентов зажигали свечи, десять задували их, а остальные восемьдесят пять оставались навсегда потерянными для борьбы и света.
А этот Моби все крутился рядом, пытаясь заглянуть ему через плечо и дотянуться до уха: «Ну как, жутковато?»
— А?
— Ну, видеть всех этих ребят с автоматами.
Он говорил с типичным плюс-акцентом, то есть с местным акцентом, к которому добавляется американская жесткость. Он даже говорил по-американски: сказав «ребята», он имел в виду и девушек.
Мимо прошла девушка в военных шортах и бикини. На плече у нее висел автомат, свободный конец патронтажа был пристегнут к стволу эластичным ремнем. Моби улыбнулся ей и показал «пять», а потом повернулся к Гарри:
— Моя подруга. С тех пор как она мобилизовалась, я ее совсем не вижу. Просто беда.
— Всегда надо быть готовым, — отозвался Гарри.
— Верно, — кивнул парень, мол, ничего уж тут не поделаешь.
А Гарри думал: «Быть готовым? Разве это не клубный девиз? Здесь явно какая-то несостыковка». В голову лез всякий бред.
Но тут парень опять обратился к нему:
— А ты давно в Израиле?
— Я приехал поза: поза… вчера. — Гарри решил, что парень сам сообразит сколько дней назад это произошло.
— Что? Двадцать седьмого? А откуда?
Гарри попытался что-то сообразить, но в голове у него была путаница дат и мест без названия.
Парень захохотал, «Черт, парень, ты не помнишь! Не знаю, под чем ты, но должен это попробовать. Вы, англичане, совсем сумасшедшие.»
Гарри уклончиво усмехнулся. Не сумасшедший, а просто выбившийся из ритма. Бывает, что и мелодия выпадает из синтезатора. Цифры сложились не в ту частоту. Может быть танец здесь поможет.
Вернувшись к бару, Моби рассказывал своей подружке: «Этот чувак — просто нечто невероятное. Он даже не знает, откуда приехал. Говорит, что просто дико выпал из контекста».
Моби обернулся и показал на него. Гарри пересекал танцпол как шагающий экскаватор, размахивая в воздухе руками. Клуб находился в подвале двухэтажного здания на Яффа-Роуд в центре Иерусалима. Здесь тесновато, но мест, где играют транс очень немного. Во всяком случае, Моби здесь нравилось. Он всегда говорил, что здесь можно встретить отвязанных ребят, как раз таких, каких он встретил во время последних своих каникул в Гоа. Моби ходил в клуб раз в неделю, приезжал на машине предков из Абу Гоша, в тринадцати километрах оттуда.
— Этот парень везде побывал, — рассказывал Моби, — в Ко Пан Га, Гоа, в Лунных Горах. И приехал сюда, чтобы встретить новое тысячелетие.
