Свобода прикоснулся к оружию у себя на поясе и покосился на пистолет Коффина.
Внезапно к Свободе пришло решение. Сейчас, когда до заката осталось двадцать с небольшим часов, не было нужды затевать ссору. Но завтра утром или сегодня вечером, если этот придурок будет настаивать на продолжении поисков, его надо будет как-то разоружить и доставить домой под дулом пистолета.
«Интересно, как на это отреагирует Тереза? Будет ли она мне благодарна? Или хотя бы простит меня вместо благодарности?»
Свобода погасил окурок сигареты и сказал:
— Пошли.
Кризис наступил в полдень.
Они уже утратили чувство времени и, глядя то и дело на часы, рассеянно замечали, что стрелки опять сменили положение. Им все чаще приходилось делать передышки, но лишь для того, чтобы лечь неподвижно, уставившись в небо. Такие передышки не давали никакого отдыха. Один или два раза они немного поклевали и проглотили по чашке чая, едва ли отдавая себе отчет в своих действиях. По мере нарастания физической усталости аппетит все больше снижался.
Коффин понимал, что именно это и есть наркоз. Чтобы оформить мысль в сознании, мозг вынужден был долго искать слова, а затем выуживать их одно за другим из затуманенной памяти.
Слишком много углекислого газа. А теперь и азота становится слишком много. Добавочный кислород не дает ощутимой помощи. Легкие саднит.
Вероятно, они уже устали до предела.
Бог не хотел больше помогать. То, что плоды оказались съедобными, не было никакой милостью. Хотя тогда казалось, что это именно так, и что он, спасший в пустыне израильских детей от голодной смерти, не даст Дэнни умереть. Но, пробираясь сквозь стену вьющихся лиан и упав, пошатнувшись, в какой-то колючий куст, Коффин понял, что находка еды была простым приказом. Раз уж Господь дал возможность подробно обыскать этот адский котел, его слуга Джошуа должен был это сделать, как следует.
"Нет, я еще не сошел с ума. А, может, уже сошел? Допустить мысль, что Господь собирается переделывать планету — или начать создавать ее заново пять биллионов лет спустя — и лишь для того, чтобы наказать всего лишь одного человека — меня! Я только хочу исполнить свой долг.
О, Тереза, если б ты была рядом и могла меня успокоить!
Но глаза, руки и голос Терезы были где-то за облаками в ужасной дали.
Вокруг был только этот лес, который заманил его в ловушку, да воздух, жалобно хрипевший в его пересохшей глотке. Только жара и жажда, и боль, и резкие чужеродные запахи, и какое-то ползучее растение, которое так запутало его ноги, что он упал, врезавшись в дерево.
Где-то каркала птица или животное, хотя, скорее, это было не карканье, а отрывистый смех.
Коффин тряхнул головой, пытаясь разогнать туман в голове. Это было ошибкой. Макушка его черепа, казалось, отлетела в сторону. Коффин подумал, не проглотить ли еще одну таблетку аспирина. Пожалуй, нет, надо их экономить.
Внезапно, как вспышка молнии, его озарила мысль: какими странными бывают иногда проявления жизни! Если бы не то послание, переданное флоту с Земли, он, возможно, все еще был бы астронавтом. В этот самый момент он мог бы стоять вместе с Нильсом Киви под каким-нибудь новым солнцем, в девственно-чистом мире. А, может быть, и нет, конечно. Возможно, Земля окончательно отказалась от содержания звездных кораблей, и они болтались теперь, всеми покинутые, возле планеты, на которой перестали рождаться любознательные люди. Но Коффину хотелось верить, что его старые друзья все еще занимаются своим ремеслом. Мысль об этом, приходившая ему, бывало, в голову после того, как он целый день дышал пылью на своем тракторе, была сомнительным удовольствием.
«Но тогда я не смог бы жениться на Терезе», — подумал Коффин. И вдруг эта банальная идея, над которой он размышлял ежедневно с тех пор, как отрекся от своих надежд, повернулась к нему новой стороной. Мысль о том, что Тереза была не просто утешительным призом, так поразила Коффина, что он остановился, задыхаясь. Если б у него была возможность повернуть время вспять и исправить то, что он сделал когда-то, он бы отказался от этого.
— Что случилось? — пробурчал Свобода.
Коффин оглянулся. Лицо Свободы, обрамленное темными волосами, курносое, обросшее щетиной, потное и изможденное, казалось, дрожало в мареве жары и безмолвия, на фоне зелено-голубых листьев.
— Ничего, — сказал Коффин.
— Я думаю, нам лучше изменить направление, — Свобода показал на компас, прикрепленный у пояса, — если мы хотим придерживаться спирали.
— Не сейчас, — возразил Коффин.
— Но почему?
Коффину не хотелось пускаться в объяснения. Он повернулся и, шатаясь, побрел вперед. Он был слишком занят переоценкой собственных ценностей, чтобы заниматься болтовней.
Но долго удивляться он все равно не смог, потому что у него для этого просто не было сил. Теперь он размышлял над самой безотлагательной проблемой: как вернуть Терезе Дэнни. Заблудившийся и испуганный мальчик, скорее, предпочел спуститься дальше, чем идти в обход. Поэтому Коффин считал, что идти по прямой лучше, чем описывать круги по спирали.
Действительно ли все было так? Об этом приходилось лишь гадать. Господь никогда не осуждал человека за неверную догадку. Или, может быть, он сможет простить его, Коффина, ради Терезы? В своей жизни он никогда не ставил конечной цели избежать адского костра Джонатана Эдвардса, он просто всегда старался быть честным и порядочным.
Людям это не всегда удавалось, а ему, Джошуа Коффину, удавалось в меньшей степени, чем другим.
Но он старался — иногда, и своим детям пытался внушить те же идеалы.
Для них это было необходимо, не ради самих идеалов, а ради дополнительной силы на этой жестокой планете. Нет, неверно, Растум не был жестоким. Он просто был слишком большим. И Тереза так часто повторяла ему, что одной честности здесь мало. Мало было здесь выжить. Необходимо было еще быть добрым. Бог знал, как добра к нему Тереза — добрее, чем он того заслуживал, добрее всего в те ночи, когда к нему возвращалось ощущение его вины. Он был слишком требовательным, потому что его одолевал страх.
Маленькие грязные руки, теребившие его одежду, не были его долгом. Вернее, это, конечно, был долг, но долг и радость — вполне совместимые вещи.
Коффин всегда это понимал. Его долг капитана корабля был одновременно источником радости. Но когда дело коснулось людей, он пришел к пониманию этого только спустя долгое время, а именно, — только сейчас, и это было не в счет. Чтобы эта идея, наконец, дошла до его сознания, ему пришлось спуститься в этот густой и безмолвный лес.
Кажется, у буддистов было что-то про жизнь, которую можно прожить за секунду, сбросив с себя бремя прошлого или будущего. Коффин всегда высмеивал этот тезис, как оговорку для самооправдания. Но здесь, сейчас, он до известной степени понимал, как труден был этот путь. И так ли уж он отличался от христианского «перерождения»?
