– Я посвящаю свою победу самой прекрасной девушке города! – воск-ликнул садовник, потрясая медалью. Оркестр заиграл торжественный марш. Под аплодисменты зрителей на сцену выпорхнула та самая трюфель-ная красавица, изящная и тонкая, в сливочно-белом платье и перламутро-вых туфельках. Валентин бережно приколол золотой цветок к платью ба-рышни и закружил ее в вальсе. Последовали их примеру и многие горожа-не, быстро разбившись на пары.
Густав переминался с ноги на ногу. Он не умел танцевать, а если б и умел, то ведь Лизу не затанцуешь, с ее хромой ногой. А у Лизы на щеках блестели слезы. Густав присмотрелся, нахмурился, и тогда она веселым голосом пояс-нила, что, конечно же, это никакие не слезы, а просто-напросто первые кап-ли дождя. Густав ей поверил. Но только дождь, вот странно, так и не пошел.
Медаль «лучшему цветоводу» Валентин повесил над прилавком, и она бросалась в глаза всякому, кто входил в магазин. В полуденные часы от по-золоты вовсю отражалось солнце, и посетителям приходилось жмуриться. «Моя слава ослепительна», говорил Валентин. И Лиза не всегда понима-ла, шутит он или всерьез.
Праздник города отшумел и затих, был выметен с площади вместе с тыся-чами увядших лепестков. Чуть позже той же метлой невидимый дворник вы-мел из города лето. Бочки, провонявшие луковым да полынным настоем, те-перь праздно собирали дождевую воду, потому что травить больше было не-кого: жуки и гусеницы исчезли, отжили свой короткий насекомый век. Гряд-ки пустели одна за другой, а в магазин все чаще заглядывали школьники, что-бы купить разноцветные вихрастые астры для госпожи учительницы.
– Ах, как я завидую вам, вы всегда среди цветов! – как-то сказала Лизе одна молоденькая посетительница. Она качалась на стульчике и шуршала шоколадками, пока в саду ее молодой человек под суровым присмотром Густава аккуратно срезал белые, горько пахнущие хризантемы.
– Да, работа хороша, – ответила Лиза. – Но знаете, за всю жизнь мне никто не подарил букета. Ни разу.
– Вот как, девушка увяла и не нашлась, что ответить. И сочувственно взглянула вслед, когда Лиза захромала к кассе.
Эти сочувственные взгляды Лиза ощущала спиной. Не то чтобы она оби-жалась или переживала. Она жила с неисправимой ущербностью, как помя-тый цветок, который выкинули из пышной праздничной вазы, но заботливо поставили в простенькую молочную бутылку на кухне. Если уж тебе дана вот такая жизнь – то, наверное, именно ее тебе и стоит жить, не мечтая о другой. Лиза старалась брать пример с Густава и не думать вовсе. Но только не ду-мал он или думания его не оставляли следа на неподвижном, безэмоциональ-ном лице? Если Лиза то и дело вспыхивала, всплескивала руками, охала, улыбалась или грустила, то флегматик Густав напоминал колодец, закрытый крышкой. Черно, тихо, пусто. А может, и не пусто. Может, недоступно чужим глазам, потаенно, как куколка плодожорки в скрученном яблоневом листе.
Приближалось рождество. По серому небу плыли облака – толстые перо-вые подушки. То и дело подушки лопались и рассыпались снегом, и тогда Гус-тав вооружался деревянной лопатой и расчищал дорогу к магазину. Случалось, замерзал и не звонил дверной колокольчик. При входе стараниями Лизы поя-вились толстый коврик для ног и щетка, чтобы обтряхивать припорошенную одежду, на двери – венок из остролиста. А в холодном темном подвале ждали своего часа пророщенные луковицы. Горшок за горшком Лиза переносила в тепло, на свет, и цветы просыпались: гиацинты и нарциссы – через две недели, шафран – через три дня, а бело-голубые и фиолетовые крохи – карликовые ирисы раскрывались прямо на глазах через несколько минут после того, как оказывались в жарко натопленной, освещенной комнате. Ну не чудо ли? Цве-ты смотрели за окно удивленные: зачем так бело на улице? И зима словно бы вглядывалась в эти яркие пятнышки лета, что по чьему-то своеволию ожили не в срок. От ее студеного взора потрескивали стекла в рамах, и Лиза ежилась, укутываясь в платок, а Густав подбрасывал в камин еще поленце.
За несколько дней до рождества Густав притащил с базара пушистую ел-ку с заиндевелыми лапками. Елка оттаяла, отогрелась и наполнила мага-зинчик, от подвала до мансарды, смолистым лесным запахом. Ее водрузили в ведро с песком, укрепили и принялись наряжать. Лиза стояла на стульчи-ке, Густав подавал ей игрушки, изо всех сил стараясь ничего не сломать и не разбить. С особой нежностью он брал стеклянные шарики: одной рукой держал, а другую ладонь подставлял снизу, боясь уронить. Атласных, рас-шитых стеклярусом ангелочков и фей хватал за крылья, словно провинив-шихся насекомых, и протягивал Лизе ножками вперед. И с озадаченным видом глядел на золоченые орехи и длинные полосатые леденцы: для чего вешать на елку, если можно сразу съесть?
– Зачем это? – спросил он про омелу, висящую под потолком.
Традиция, улыбнулась Лиза. Двое, встретившись под омелой, це-луют друг друга.
Густав наморщил брови. У него был вид человека, впервые встречающе-го рождество. Лиза хотела спросить его об этом, но не решилась.
Валентин прихорашивался. Завязал галстук каким-то немыслимым уз-лом, намочил вечно всклокоченные волосы, отчего они минуту лежали ров-но – пока не просохли. Потрепанный фрак, явно с чужого плеча, висел на нем и топорщился складкой вдоль спины. Елку Валентин словно и не заме-чал. И даже когда Густав и Лиза, нанизывая бусы, грохнули на пол и рассы-пали коробку красных бусин, и бусины со стуком раскатились по всему ма-газинчику, даже и тогда садовник не проронил ни слова.
Потом Лиза отправила Густава в подвал за вином, а сама подкараулила Валентина под омелой. Они столкнулись лицом к лицу. Садовник, как обычно, витал в облаках и даже не думал взглянуть на потолок.
– Может, ты позволишь мне пройти? – не очень любезно осведомился он.
– Да-да, конечно, – проговорила Лиза, и щеки ее зарделись.
Он поднял голову, хмыкнул.
– А знаешь ли ты, Лиза, что омела – это паразит, сосущий соки из ни в чем не повинных деревьев? спросил он сухо и шагнул в сторону. Лиза не знала, куда деваться от смущения.
– Я уже поставила запекать гуся, – срывающимся голосом произнесла она. – И… ты не помнишь, где праздничные салфетки? Я обыскалась…
Лиза, да какие салфетки, я не ужинаю нынче дома, рассеянно отве-тил он, надевая пальто и перчатки.
Тут из подвала появился Густав с пыльной бутылкой в руках, и одновре-менно с ним в магазинчик вошла трюфельная барышня, разрумянившаяся, изысканно упакованная ну точь-в-точь долгожданный подарочек под ел-кой. Она прятала руки в меховой муфточке, из-под капюшончика ее рыжей шубки привычно и очень упорядоченно выбивались локоны, а на сапожках с меховой оторочкой не белело ни единой снежинки. Ну да конечно, такие кра-савицы разве ходят пешком? Наверняка под самым порогом ее ждали сани.
