— Назад! Назад, немедленно! Тебя же раздавит!
Но Крэнстон не собирался отступать. Левое колесо стремительно надвигалось: гигантское, беспощадное, прекрасное. Давняя мечта наконец сбылась. Окрыленный, Крэнстон ринулся в темноту, с блаженством ощущая, как хрустят кости, разрывается плоть. БАМ-БАМ, БАМ-БАМ-БАМ!
Темнокожая девушка рвется на свободу
Когда все закончилось — смятение, крики, затяжное совещание в штаб-квартире Партии, — Барр проводил измученную Патрицию Пенхарлоу домой. Подождал, пока она нальет себе выпить, и тоже устроился за барной стойкой в просторной гостиной. На паркете, в просветах между декоративными коврами, вспыхивал угасающий солнечный свет — жуткий день клонился к завершению.
К несчастью, виски не мог восполнить чудовищную пустоту.
— Получается, Паркс прав? — прошептала Патриция.
— Нет, — отрезал Барр. — Он угадал с аналогией, но ошибся, сравнив Джаганнатху со злом. Зла там нет, просто ритуал упразднили в угоду новой идеологии. Да, в ходе церемонии люди добровольно приносили себя в жертву, но это не шло в ущерб доктрине, напротив, укрепляло ее — равно как сегодняшний инцидент укрепил веру в Старшую Сестру. Испокон веков люди преклонялись перед сущностью, толкавшей на самопожертвование, поэтому я целиком и полностью поддерживаю решение Партии сделать платформу неотъемлемой частью парадов в честь Дня Старшей Сестры.
— Ты чудовище!
— Вовсе нет. Идеологиям нужны фанатики вроде Крэнстона. Так уж совпало — я столкнулся с ним вчера на внутригородской проверке, и чисто по-человечески мне, как и тебе, жаль, что бедняга бросился под колеса. Заметь, бросился по доброй воле, никто его не заставлял. Кстати, Крэнстон метис. Он не говорил, но я и сам догадался, а досье подтвердило.
Патриция содрогнулась.
— У меня мороз по коже. Жуткое совпадение.
— Чепуха! — фыркнул Барр.
— Я буквально чувствовала, как мы его переехали. А ты?
— Не выдумывай. При такой массе почувствовать что-либо невозможно.
— А я почувствовала. Почувствовала, как перемалываются его кости. Мои кости.
— Понимаю, у тебя стресс. Скоро пройдет.
Патриция замолчала, и в гостиной воцарилась тишина. Сгущались сумерки, но никто и не думал зажигать свет. В полумраке девушка крепче стиснула высокий бокал. «Нужно напиться до беспамятства. Напиться, поехать в мегаполис и вместе с фанатами „термотары“ отправиться на поиски любви, счастья и равенства. На похоронах Крэнстона соберется славная компания — покойника уже положили в гроб, в изголовье поставили тару, в изножье — упаковку арахиса. Значит, в нем текла негритянская кровь. Бедолага наверняка гордился. Все они гордятся. Как будто кровь добавляет достоинства или мозгов».
Барр поднялся и замер перед широким панорамным окном, за которым раскинулся бескрайний мегаполис, миллионы огней светлячками вспыхивали в темноте. На этом фоне Барр вдруг показался себе таким ничтожным — карандашный штришок. Возьми ластик — и от него не останется и следа.
«Интересно, сколько мы значим в действительности, не считая того значения, какое придаем себе сами? — промелькнуло в голове у Патриции. — Нужно поехать в город, обязательно попасть на похороны Крэнстона», — твердила она, хотя умом понимала, что не сделает ни того, ни другого.
Они занялись любовью в стерильной прохладе глухой спальни. «Как кролики, — размышляла Патриция. — Спариваемся, как кролики, только помета не даем». Она растянулась на простынях, подставив тело под прохладные струи воздуха, и слушала ровное дыхание Барра. «Пастух должен поспать. Сегодня выдался трудный день. Жуткий. В радужной дымке, окутавшей Америку, появилась прореха, и солнце на миг озарило одно из многочисленных звеньев Великой цепи. Цепи, которую я помогла выковать и навесить на нее замок. Все мы, черные, белые, радостно кричали „Аллилуйя!“ и обливались праведным потом. А пока мы трудились в поте лица, призрак всезнайки-французика хохотал в сторонке».
Мертвую тишину нарушало лишь мерное сопение Барра, да ее тихое дыхание. В глухой, без окон, спальни единственным просветом служило крохотное вентиляционное отверстие под потолком, проделанное давным-давно непонятно зачем. Сколько раз Патриция смотрела сквозь него на заселенные горные вершины и разделяющие их бездонные пропасти, на причудливые узоры голубого и звездного неба. Как-то весной на карнизе поселились голуби; по ночам, лежа в могильном холоде спальни, она подолгу вслушивалась в их воркованье. Однажды голуби улетели и больше не возвращались. Птицы вообще редко появлялись в мегаполисах. Словно воздушные потоки тянули их к земле.
Даже будь у нее крылья, отсюда все равно не улететь.
Вдалеке грянули барабаны. Патриция встрепенулась. Неужели парад? БАМ-БАМ, БАМ-БАМ-БАМ! Нет, звук совсем другой. Играли тамтамы, их дробный стук доносился сквозь века и расстояния. Да, да, тамтамы! Патриция сняла платье, выскользнула из тонкого полупрозрачного белья, сбросила туфли — атрибут белой расы. Грязь просочилась между пальцев босых ног, приятно холодя кожу. Патриция плясала на поляне, залитой звездным светом.
Ритм нарастал, в такт бешено колотящемуся сердцу. Прервав танец, она устремилась в ночной лес, на шум далеких тамтамов. Бежала со всех ног.
«Мои ступни осыпают поцелуями землю, та целует их в ответ, проникая в каждую клеточку тела… свободна… меня обступают деревья, листья щекочут темную кожу… свободна, свободна… с меня спадают оковы, оковы старой цепи, из которой мы выковали новую… свободна, свободна… ночь, звезды, бой барабанов, благословенная черная земля, моя родина… я бегу и я свобо-о-одна!»
РУКА
Рука покоилась на черном колене космоса. Пальцы, как горные пики, возвышались над глубокой впадиной ладони — такую впадину альпинисты назвали бы «кар». Большой палец вздымался вверх, как массивный горный хребет. Рука была правая, вылепленная так совершенно и точно, будто ее ваял сам Микеланджело — рука Давида, увеличенная в сотни тысяч раз и заброшенная неведомой силой далеко в космос.
Приближаясь к астероиду, Звездолов из рубки своего корабля наблюдал, как размытая груда камней постепенно обретает форму. Это было невероятно. Каких только астероидов он не повидал в жизни — похожих на дворцы, на корабли, на самых разных животных. Но вылепленная до мельчайших деталей рука макрокосма — такого он прежде не встречал. И хотя он был закоренелый атеист, у него, пусть и мимолетно, возникла мысль, что это, возможно, правая рука Господа.
Божья десница.
Мысль разозлила его, и он выбросил ее из головы. Лучше уж думать про детектор дораниума, который громко пищит, причем уже давно. Именно этот звук и привел Звездолова к Руке. Пять лет он прочесывал Пояс Астероидов в поисках удачи, и вот свершилось: наконец-то он нашел настоящую золотую жилу.
Спускаясь в углубление ладони, он заметил обломки небольшого корабля. С виду — утлая посудина из тех, на каких перемещаются Паломники. Значит, все-таки не он первый набрел в космосе на эту Руку. Уже после приземления он обнаружил и тело. Ладонь Руки бороздили глубокие линии, в одной из которых лежал покойник — примерно в пятнадцати метрах от своего птицеподобного летательного аппарата. Истощенное застывшее лицо за окошком шлема указывало на то, что человек умер от голода.
Звездолов разрезал скафандр Паломника, достал личные документы и рукой в громоздкой перчатке перелистал их. Имя: Джейсон Суинтон. Звание: Апостол 2 класса. Адрес: Орден Звездных Паломников, Нью Балтимор, Мэриленд, США, Земля.
Он сунул документы во внешний карман своего скафандра и пошагал в своих саморегулирующихся гравитационных ботинках к руинам корабля Паломника. Ничего нового для себя он не открыл, все это он и ожидал увидеть. В тесной кают-компании — одна койка, один стул, один стол, одна плитка, одна чашка, одна тарелка, одна вилка, один нож, одна ложка и одна книга. Конечно же, «Завет Космической Эры». Вся эта история началась в давние времена, еще с первых астронавтов. Оказавшись на орбите Марса, они якобы увидели лицо Бога — а затем вернулись на Землю, где их вместе подняли на смех. Тогда они основали Орден Звездных Паломников и пустились на поиски Бога в космосе. Ряды Ордена с тех пор сильно пополнились — все больше протестантов и иудеев приходили к убеждению, что Иегова, он же Яхве, обитает где-то в районе орбиты Марса.
