Он безошибочно обернулся к Захарову. Тот кивнул.
– А не подсказали бы вы, где спрятали свою знаменитую библиотеку, когда были Иваном Грозным…
– Не знаю, – ответил Захаров весело. – Вероятно, я ее спрятал уже после женитьбы.
– А-а… Гм… Тогда взгляните, существовала ли докириллица, письменность такая, еще до изобретения Кириллом славянского алфавита?
Наконец Говорков опомнился и грозно поднялся с места. Они были почти одинакового роста, но общего между ними было не больше, чем между жирафой и современным танком.
– Мне, – сказал Говорков тоном, не предвещавшим ничего доброго, – мне как представителю биологии весьма приятно, что даже филологи научились правильно выговаривать слова «генетическая информация».
Он надвинулся на побледневшего как смерть представителя словесности, и тот, как раб персидского сатрапа, не оглядываясь, ягодицами нащупал дверь.
Говорков грозно посопел вслед, повернулся к Захарову, тот все еще стоял возле двери.
– Ну?
– Леонид Леонидович, – ответил тот, – я, конечно, могу до одури рассказывать о боях и походах, о том, как, будучи скифом, сдирал кожу с врагов и делал из нее фирменные колчаны для стрел, или о том, как пил коллекционные вина из черепов восточных завоевателей. Но ведь это не главное…
– Не главное? – переспросил Говорков. Он указал на кресло, оба сели. – Для тебя, я понимаю, главное было разобраться в той тягостной истории с родителями. Извини, пожалуйста… Но даже и это не самое главное. Личное, оно и есть личное. Но я бы и жизнь отдал за возможность увидеть историю человечества собственными глазами! Понимаешь, собственными! Да что там увидеть! Пройти с человечеством всю историю, быть его членом от самых древнейших времен и до наших дней!
Они посмотрели друг на друга и засмеялись.
Следующие десять дней Захаров не отрывался от магнитофона, надиктовывая подробности древнеславянских обрядов, вспоминая старинные обороты речи. Несколько бобин с лентами заполнил скифскими мифами и легендами. Потрясенные коллеги, затаив дыхание, слушали гортанную речь половцев, певучий язык иберийцев, странные наречия древнейших семитских народов…
– Тащите нерасшифрованные клинописи, – говорил Захаров, посмеиваясь, – не могу сосчитать, сколько помню древнейших языков. Потешу лингвистов…
Он уже вспоминал свою жизнь на сотни тысяч лет в глубину, но дальнейшие сведения особой ценности не представляли: те эпохи походили друг на друга, как капли ртути из одного термометра.
– Эксперимент можно считать законченным, – сказал Захаров Говоркову, который тоже не выходил из лаборатории. – Кстати, память предков пробудилась уже примерно на три миллиона лет, но я еще хомо сапиенс. Вижу, как питекантропы бродят в чаще, но это не предки, а соседняя ветвь вида.
– Другое интересно, – сказал Говорков задумчиво, – почему природа поставила предохранительный заслон? Почему эволюция не позволила передавать знания по наследству?
Захаров пожал плечами.
– Это было бы так здорово… – сказала Таня мечтательно.
– Пора комплектовать группу добровольцев, – сказал Захаров твердо. – Надо брать побольше масштабы.
– Подождем до тринадцатого дня, – предостерег Говорков.
– Подождем, – согласился Захаров. – Только признаюсь честно: не пугает меня эта чертова дюжина, хотя могу объяснить ее по-халдейски, шумерски, дорийски, самнитски…
– Верю, – сказал Говорков твердо, – однако подождем.
Захаров не взбесился и на тринадцатый день. Не рехнулся и на четырнадцатый. Сохранил ясный разум и скептическую улыбку и на пятнадцатый. А на шестнадцатый спросил нетерпеливо:
– Когда?
Говорков сидел за новым комплектом аппаратуры. Красное мясистое лицо за время эксперимента обрело бледно-зеленый цвет. Щеки опали. Под глазами проступили темные полумесяцы.
– Что «когда»? Думаешь, мне приятно ночевать возле тебя? Но и спешить рановато и страшновато… Слишком дело грандиозное…
Захаров метнул пламенный взгляд, ввалившиеся глаза сердито сверкнули.
– Тем более не стоит оттягивать!
– Гм… Ну, считай, что убедил…
Захаров вскочил и смотрел непонимающе, как массивная туша руководителя лаборатории поднялась и пошлепала к сейфу.
– Но какой смысл? На мне все проверено. Очередь за группой!
– Проверено на тебе… Так уж и проверено? А вдруг у тебя иммунитет?
Он вынул шприц, набрал несколько кубиков прозрачной жидкости. Повернулся к нему, подмигнул. Это выглядело устрашающе, словно вампир подбадривал перепуганную жертву.
– Вот оно, величие момента. Новая эра!
Он потер ваткой белую кожу, вонзил стальное жало.
– Э-эх! Поехали!
Этот день и всю следующую неделю Говорков находился на седьмом небе от счастья. Уже на первых минутах получил приятный сюрприз: его дед, оказывается, был полиглотом, и теперь возбужденный мозг вспоминал английский, японский, испанский, немецкий и китайский языки! Кто-то из предков оказался видным корабельным инженером, кто-то промышлял на большой дороге, нашлись даже церковнослужители…
Сотрудники ходили на цыпочках. Никто не осмелился потревожить шефа, обратить внимание на странности в поведении Захарова. Прошла еще неделя, и Говорков однажды сам задержал взгляд на ведущем работнике…
Захаров шел к нему из другого конца лаборатории. Ступни у него оказались подвернутыми внутрь, неимоверно длинные руки почти доставали колен, нижняя челюсть свирепо выдвинулась, маленькие дикие глазки хищно поблескивали.
– Кха… кха… – прохрипело у него в горле. – Назад… Стой… Путь без возврата…
Говорков в ужасе вскочил на ноги, попятился.
– Назад… – снова прохрипел Захаров с натугой. – Два миллиона лет – люди… сто миллионов – звери… не совладать… Назад!
Побледневший от внутренней боли Говорков смотрел, как он стянул скатерть на пол и лег. Громко захрустели осколки посуды.
Подошла Таня и заревела в два ручья, размазывая ладонями по щекам синюю краску с ресниц.
– Что же… это… Леонид Леонидыч? – спросила она сквозь рыдания.
– Это… конец, – ответил он тихо. – Проснулась не только человеческая память, но и звериная. И этот процесс продолжается. Инстинкты далеких предков полностью загасят искорку разума… Ибо разум существует ничтожно мало… Значит, этим путем идти нельзя… Как видишь, Таня, отрицательные результаты тоже дают пользу.
Но шутка получилась слишком горькой, Таня заплакала еще громче. Где-то истерически звонил телефон, в лаборатории появились незнакомые люди.
В течение дня Захаров или то, что осталось от его личности, метался с ревом по опустевшему помещению, злобно скалил зубы. Передвигался скачками, попадаться ему на глаза боялись. Постепенно он покрывался шерстью.
