Его голос нарушил могильную тишину:
– И что теперь?
– А вы не догадываетесь? – вновь ответил Сулимов вопросом на вопрос, и теми же словами, упорно стараясь не глядеть на Кононова.
Уже считал пустым местом? Или балластом, который надлежит немедленно отправить за борт?
И Кононов тоже повторил свою недавнюю фразу:
– Предпочитаю услышать ответ, а не строить догадки, – словно они с Сулимовым были актерами и просто играли свои роли.
– И что бы вы хотели услышать, Андрей Николаевич? – подал голос Иванов.
Это вновь, как когда-то, прозвучало так же неожиданно, как если бы заговорил вдруг египетский Сфинкс или мавзолейный Ленин. И Кононов понял, что шансов у него нет.
– Не знаю, – сказал он. – У меня почему-то голова кружится.
Он закрыл глаза, намереваясь, пока не поздно, сконцентрировать все мысли на машине времени... И вновь услышал негромкий голос Иванова:
– Не напрягайтесь понапрасну, Андрей Николаевич, у вашей машины нет ключа зажигания.
«Подстраховались, – обреченно подумал Кононов. – Сергею удалось, а мне, похоже, вряд ли...»
Открыв глаза, он обвел взглядом свою приговорную «двойку» и неторопливо начал:
– Господа, по-моему, я к вам не набивался. И если я вам не подхожу, то предпочел бы, чтобы вы оставили меня в покое и поискали для этого дела кого-нибудь другого. Но! – он подался вперед, всматриваясь в лица Сулимова и Иванова, очень напоминающие сейчас застывшие неизменные лики манекенов. – У меня тоже появилась своя теория насчет вмешательства в прошлое. Ее можно сформулировать одним-единственным предложением, вот таким: как ни старайся изменить прошлое во имя получения желаемого результата в будущем, то, чему суждено случиться, обязательно произойдет, рано или поздно. А если еще короче: чему быть, того не миновать. Старая истина, не правда ли? Фатализм – такой у нее ярлычок. Не дадите родиться Сергею – родится кто-то другой. И машина времени все равно будет, потому что ей суждено быть, не сегодня, так завтра, или через неделю, или через год. Все, что должно появиться, – непременно появится. И мало ли чего я там про Горбачева наплел под воздействием коньяка вашего виртуального. Это не я говорил, это коньяк говорил. Далеко не всегда то, что у трезвого на уме – у пьяного на языке, у трезвого и мыслей-то таких нет. Так что бросили бы вы это безнадежное дело, господа, у вас же не артель «Напрасный труд»... А вот виртуалка – это круто, это будет посильней «Фауста» Гете. Только зря вы ее в подземелье ховаете, ее на всех углах вместо игральных автоматов и компьютерных залов ставить надо. Народ валом повалит, сто процентов, – подальше от действительности, в свои воспоминания.
Контора ваша озолотится, а если вы эту игрушку еще и на экспорт поставлять будете, то Билл Гейтс лопнет от зависти...
Сулимов и Иванов молчали.
Кононов собирался добавить еще что-то, но в этот миг свет погас, сменившись непроницаемым мраком, таким плотным и безнадежным, какой бывает, наверное, только в подземельях.
Секунду спустя Кононов уже вскочил с кресла, намереваясь броситься к двери, движимый единственной мыслью: выбраться из этого помещения, сбежать от этой расстрельной «двойки» – а там, глядишь, кривая вывезет. Главное – появился хоть какой-то шанс...
Он не сделал и трех шагов, когда во мраке раздался негромкий хлопок – и пахучая теплая волна плеснула прямо ему в лицо.Удушливая волна... Он задохнулся и, не успев ничего сообразить, начал падать... падать... падать...
Холод... Темнота... Темнота... Холод...
Тянулись, тянулись, тянулись бесконечные холодные коридоры, их стены были почти невидимы в темноте, и каждый следующий поворот ничем не отличался от предыдущего... или же этот Бог весть когда начавшийся путь к неведомой конечной точке был на самом деле ходьбой по кругу? Слепцы шагают в пустоте отмеренный им срок от первого вздоха до последнего вздоха, и думают, что беспрестанно движутся вперед, по восходящей, а на самом-то деле просто возвращаются в исходный пункт – и растворяются во всеобъемлющей пустоте, кроме которой и нет больше ничего на свете...
Он не знал, куда и зачем идет по сумрачным промерзлым узким коридорам, и когда и где сделал первый шаг – но продолжал свое монотонное передвижение, потому что откуда-то знал: стоит остановиться – и стены тут же сомкнутся подобно тискам, безжалостно раздавят его кости, и весь этот лабиринт, сотканный из пустоты, превратится в глыбу льда, в ледяной янтарный монолит, в глубине которого навеки застынут его исковерканные, расплющенные останки, сотворенные из той же пустоты...
Он представил себе эту безрадостную картину – и ускорил шаг... Вернее, собирался ускорить шаг, но оказалось, что он вовсе никуда не идет, а сидит на утрамбованном снежном выступе, горит свечка, отражаясь в карманном зеркальце, вдавленном в снежную стенку, и, кажется, кто-то еще находится здесь, рядом с ним, в этой холодной тесной пещере... Чьи-то смутные лица... Чьи-то глаза, в которых отражается огонек прихваченного из дому огарка. Толик? И рыжий Карабан?.. Откуда они здесь, соседские мальчишки, партнеры по дворовым играм? И откуда здесь он?.. И кто он – двенадцатилетний Андрюха Кононов – или сорокалетний Андрей Николаевич?..
Зимы тогда, в пацанские его годы, были снежными, и дворник дядя Вася, расчищая проезд во двор, набрасывал лопатой у ворот, возле старого тополя, целый Эверест – там они играли в «царя горы», а еще прорывали ход в холодные снежные недра и устраивали там, в глубине, целую пещеру...
Но как он оказался в этой пещере из начала восьмидесятых? Причуды все той же пустоты?..
Огонек свечи вдруг раздробился на сотни сияющих осколков, взмывших вверх, словно подброшенных взрывной волной. Однако, если это и был взрыв, те совершенно беззвучный – вокруг стояла тишина, и холодный, совсем не городской воздух вливался в легкие... Белый снег... Черные деревья... Пятнистая луна в окружении истекающих соком звезд... И через несколько мгновений, вдалеке, – знакомый торопливый речитатив. Надвинулся – и удалился...
Шум поезда, промчавшегося за лесом.
Невнятные видения сгинули как обрывки снов при пробуждении, и голова у него была теперь ясной и холодной, подобно зимней лунной ночи.
Он знал, где находится сейчас. Точнее, не знал, а был уверен. «Сейчас» – это значит ночью с тридцать первого декабря две тысячи седьмого на первое января две тысячи восьмого года. В одной стороне – скрытая пригорком турбаза «Щербинино», в другой – березовая роща. А между ними лес и заснеженная дорога. Дорога, на которой он сейчас стоит. Та самая дорога, по которой в эту ночь его, Кононова, родной брат Сергей, сам того не ведая, шел к таинственному шару. Те, сидящие внутри шара, подкарауливали Сергея ради того, чтобы вбить ему в мозги знания о машине времени. Сидели в своем чудо-шаре и ждали...
