Мелоун отважно ринулся навстречу опасности.
— Я пришел, — выпалил он, — по несколько иному поводу. Вы, должно быть, заметили, что ваша дочь Энид и я последнее врямя тесно общались, и для меня, сэр, она стала единственной избранницей, поэтому я уже никогда не буду счастлив, если не смогу назвать ее своей женой. Я не богат, но мне недавно предложили в одном издании место заместителя главного редактора, так что я вполне могу позволить себе обзавестись семьей. Мы с вами знакомы довольно давно, и, я надеюсь, вы ничего против меня не имеете. Позвольте же рассчитывать на ваше согласие!
Челленджер погладил бороду, веки его угрожающе прикрыли глаза. — Мои чувства, — сказал он, — не настолько притупились, чтобы я не заметил, какие отношения установились между вами и моей дочерью. Но этот вопрос в значительной степени связан с проблемой, которую мы еще не закончили обсуждать. Боюсь, оба вы впитали яд тех опасных заблуждений, искоренению которых я готов посвятить жизнь. Хотя бы ради потомков я не могу дать согласие на союз, строящийся на подобном основании, поэтому мне нужны веские доказательства того, что ваши взгляды стали более взвешенными. Я буду просить о том и свою дочь.
Так неожиданно Мелоун оказался в ряду достойных мучеников идеи. Предстояло сделать трудный выбор, но Мелоун и тут не растерялся. — Боюсь, сэр, вы не стали бы относиться ко мне лучше, если бы я стал менять свои взгляды — не важно, верны они или нет, — под влиянием меркантильных соображений. И я не стану поступаться убеждениями, даже если без этого не смогу получить руки Энид. Уверен, что она разделяет мою точку зрения.
— Так, значит, вас не впечатлило мое блестящее выступление? — Напротив, сэр. Я считаю, что ваша речь была верхом красноречия. — Но я вас не убедил?
— Нет, поскольку для меня гораздо важнее доказательства, полученные при помощи моих собственных чувств.
— Но ваши чувства мог обмануть какой-нибудь мошенник-трюкач. — Боюсь, сэр, я уже сделал свой выбор.
— Ну, в таком случае, я тоже, — прорычал Челленджер, бросив на Мелоуна неожиданно враждебный взгляд. — А теперь вы покинете этот дом и вернетесь только тогда, когда вновь обретете рассудок. — Минуточку, — остановил его Мелоун. — Прошу вас, сэр, не принимайте скоропалительных решений. Я слишком дорожу вашей дружбой, чтобы рисковать ею. Возможно, под вашим руководством я бы скорее разобрался в вопросах, которые ставят меня в тупик. Если мне удастся все устроить, не согласитесь ли вы лично присутствовать на одном из сеансов, чтобы благодаря вашей невиданной наблюдательности пролить свет на вещи, которые я сам не могу понять?
Челленджер был неимоверно падок на лесть. Он сразу почувствовал себя важной птицей, распустил перья и захорохорился.
— Если я, дорогой Мелоун, смогу помочь вам избавиться от этой заразы — назовем ее, скажем, microbus spiritualensis, — то я весь к вашим услугам. С радостью уделю часть своего свободного времени, чтобы разоблачить эти пагубные заблуждения. Не стану утверждать, что вам не хватает мозгов, но вы слишком добродушны, поэтому легко подпадаете под чужое влияние. Только предупреждаю, что я буду въедливым и дотошным инспектором и полностью использую возможности лабораторных методов, в которых я, по общему признанию, так преуспел.
— Именно об этом я и мечтал.
— Тогда вам остается лишь все подготовить, а уж я не заставлю себя ждать. Пока же я вынужден настаивать на том чтобы вы на время оставили в покое мою дочь.
Некоторое время Мелоун колебался.
— Обещаю вам ждать шесть месяцев, — наконец сказал он. — Что же вы собираетесь делать потом?
— Там видно будет, — дипломатично ответил Мелоун, тем самым с честью выйдя из довольно сложной ситуации.
Случилось так, что, покинув квартиру профессора, Мелоун столкнулся с Энид, которая возвращалась из магазина. Со свойственным ирландцам нахальством Мелоун рассудил, что отсчет обещанных шести месяцев можно начать в любой момент, но не обязательно прямо сейчас, поэтому он уговорил Энид спуститься с ним в лифте. Лифт был из тех, что управляются изнутри, и одному лишь Мелоуну известно, каким образом он застрял между этажами, но факт тот, что, несмотря на стук и нетерпеливые звонки, он тронулся с места не раньше чем через пятнадцать минут. Когда же агрегат вновь заработал и Энид вернулась домой, а Мелоун оказался на улице, оба уже были морально готовы к шестимесячному ожиданию и надеялись, что им удастся благополучно пережить этот эксперимент.
Глава XIV В КОТОРОЙ ЧЕЛЛЕНДЖЕР НЕОЖИДАННО ВСТРЕЧАЕТ НЕОБЫЧНОГО КОЛЛЕГУ
Профессор Челленджер трудно сходился с людьми. Быть его другом одновременно означало и быть его вассалом. Он не терпел равных себе, но в роли покровителя был непревзойден. Тогда — при всей своей царственной осанке, гипертрофированном чувстве собственного достоинства, самодовольной улыбке и облике снизошедшего до простых смертных божества, — он мог держаться в высшей степени дружелюбно. Но много и требовал в благодарность за свое расположение: глупость внушала ему отвращение, физическое уродство отталкивало, независимость вызывала протест. Ему нужен был друг, которым бы восторгался весь мир, но тот должен был, в свою очередь, восторгаться одним-единственным сверхчеловеком, верховным существом. И такого друга Челленджер обрел в лице доктора Росса Скоттона, который одновременно стал и любимым его учеником.
А теперь этот человек смертельно заболел. Его пользовал доктор Аткинсон из клиники Святой Марии, который уже появлялся на страницах нашей повести, и его сообщения о состоянии больного были весьма удручающими. Болезнь называлась рассеянный склероз, и Челленджер знал, что Аткинсон не преувеличивает, говоря, что выздоровление почти невероятно. Как все-таки несправедлива судьба: молодой блестящий ученый, еще не достигший своего апогея, но уже написавший такие основополагающие труды, как Эмбриология симпатической нервной системы. и Ошибки справочника Обсоник, должен буквально превратиться в ничто, распавшись на отдельные химические элементы и не оставив следов своего существования. Что оставалось профессору: лишь пожимать своими широкими плечами, трясти своей огромной головой и готовиться к неизбежному. День ото дня вести, доходившие от ложа умирающего, становились все более печальными, а потом и вовсе наступила зловещая тишина. Однажды Челленджер навестил своего юного друга в его квартире на Гауэр-стрит, но то, что он увидел, так его потрясло, что он больше своих визитов не возобновлял. Судороги скручивали страдальца в бараний рог, и ему приходилось закусывать губы, чтобы подавить стон, — возможно, стоны и облегчили бы его мучения, но Россу Скоттону это казалось недостойным мужчины. Он ухватился за руку учителя, как утопающий хватается за соломинку.
