– Нелогично… – сказал Снерг.
– Отчего же? Представьте мишени, расставленные по окружности на разном расстоянии от стрелка, который стреляет с завязанными глазами, каждый раз из разного оружия, причем предварительно его еще и заставляют повертеться – как в жмурках, играли в детстве? Исследуя угодившую в мишень пулю, нетрудно, зная баллистику и характеристики разных видов оружия, определить, из которого именно ружья она выпущена, найти ее траекторию, но сам стрелок не в состоянии сказать вам, в какую мишень и из какого ружья он выстрелил. Понимаете?
– Понимаю. И что же дальше?
– Мы проконсультировались по поводу «отражений» у нескольких ученых, занимающихся физикой гиперпространства, – сказал Драгомиров. – Ответы корректны и стереотипны – несмотря на то, что свойства гиперпространства изучены не до конца, наука не допускает мысли, что экспериментальные полеты Проекта могут вызвать явления, о которых мы упоминаем. Старинные научные ругательства «мистика» и «поповщина» не произносились вслух, но, безусловно, подразумевались. Вы можете последовать нашему примеру – покажите формулу с привязкой к «Картахене». Вам ответят то же самое – что в природе можно отыскать сколько угодно мнимых «закономерностей» и вывести не одну «формулу». Право, Станислав Сергеевич, мы ничего не имели против того, чтобы ваши ученые приняли формулу Латышева и объяснили ее с точки зрения вашей науки, – мы не хотим заниматъся натяжками и подтасовками. Но ваши ученые…
Он улыбался, как победитель, он был великодушен и добр, как иные победители, но легче от этого не стало – совсем наоборот. Тупому фанатизму инквизитора, яростно защищающего систему Птолемея или семь дней творения, можно было противопоставить логику и факты (пусть он и не захотел бы слушать оппонента), мечам крестоносцев – мечи, но что делать, когда на стороне противника, выступающего под старыми-престарыми знаменами, – отточенная логика, оперирующая понятиями и информацией твоего века, та же техника, что верно служит тебе, а тебе просто нечего ответить? Что делать?
– Выходит, вам понадобился журналист… – сказал Снерг тихо. – И крупный…
– Да. Может быть, и Господу тоже, – сказал Драгомиров. – Проблема, по нашему разумению, достигла стадии, когда широкая огласка необходима. Отказ означал бы, простите, что вы просто-напросто боитесь… Кстати, независимо от нас те же результаты получили ученые Ватикана. По нашим данным, схожие исследования ведет научный центр канцелярии Верховного имама.
– Как же вы теперь разберетесь с Ватиканом, вообще друг с другом? – поинтересовался Снерг – сработал чисто профессиональный рефлекс. – Ведь ситуация создалась щекотливейшая…
– Щекотливая, не скрою, – сказал Драгомиров. – И не буду скрывать, что определенные круги различных церквей всерьез этим озабочены. Но, смею думать, все связанные с создавшейся ситуацией сложности и возможные неудобства заслоняет значение самого факта – мы наконец-то сможем доказать людям – да и своей совести, – что вовсе не морочили голову человечеству тысячи лет, что были правы с самого начала. А вот вы… Не обязательно вы персонально. Хватит ли у вас смелости взглянуть в лицо Истине? Отнестись с полной серьезностью? Как вы считаете, Станислав Сергеевич?
– Хватит смелости, я думаю… – сказал Снерг.
– Вы говорите так уверенно оттого, что до конца все же не поверили.
– Возможно.
– В таком случае мне жаль вас, простите, – сказал Драгомиров. – Дольше сопротивляясь Истине, вы понесете больше утрат. Вы будете вынуждены поверить. Вы ведь можете убедиться сами – Господь перестал ограничиваться лишь постановкой преград на вашем пути. С некоторых пор ваши действия вызывают активные ответные меры. И кто знает, что ждет вас завтра? Какие новые испытания вам уготованы. Не лучше ли вовремя избавиться от глупого упрямства с наименьшими потерями для самолюбия?
– По-моему, рано, – сказал Снерг.
– Станислав Сергеевич, вам не кажется, что впервые за времена противоборства церкви и атеизма мы поменялись ролями? На нашей стороне – факты и логика, на вашей – бездоказательные эмоции…
– Но вы ведь начали не сегодня, – сказал Снерг. – Вы наступаете, тщательно разработав тактику и стратегию, а мы не успели даже организовать оборону…
– А вам не кажется, что вы усиленно ищете утешительные аргументы?
– Может статься, и ищу… – сказал Снерг. Беседа начинала его тяготить, ничего нового он уже не узнает, это ясно. – Я могу встретиться с Латышевым?
– В любую минуту. Проводить вас к нему?
– Если вам не трудно, – вежливо сказал Снерг.
Как и демонстрационный зал, кабинет Латышева ничем не отличался от кабинета обыкновенного научного работника. Разве что икона на стене – «Параскева Пятница» и сам Латышев… Снерг помнил его резко-порывистым в движениях, шумным в дискуссиях, любителем остроумно-уничтожающих «парфянских стрел». Сейчас навстречу ему встал человек с плавными медлительными жестами, тихо поздоровался, не поднимая взгляда выше рта собеседника.
Драгомиров тактично сослался на какие-то неотложные дела и вышел. Ненадолго воцарилось неловкое молчание, и Снерг поверх головы Латышева внимательнее вгляделся в икону, которую вначале лишь удостоил беглого взгляда.
«Вот оно что, – удивленно подумал он, – еще и это примешалось, что ж, случалось и так…»
Женское лицо было выписано по всем старинным канонам, отнимавшим живое и превращавшим лицо, скорее, в абстрактный символ, но все равно Снерг тут же ее узнал – Лена Латышева смотрела на него печальными византийскими глазами, совсем такими, как в жизни. Она была инженером-энергетиком и летала на «Сивке-Бурке», корабле Проекта с полигона Жемчужины. «Сивка-Бурка» погиб со всем экипажем в сто втором.
Сивка-Бурка, мудрый конь,
оглянись на всем скаку.
Что ж, ты не дал, конь-огонь,
счастья седоку? —
вспомнил Снерг появившуюся месяцем позже песню Шеронина. Журналисты, всезнающий народ, поговаривали, что Шеронин был влюблен в Лену Латышеву, что именно ей была посвящена написанная для одной из премьер сто первого «Царьградская мадонна». О Шеронине рассказывали много и не всегда правду, но это было похоже на правду, если вспомнить, как вел себя Шеронин после гибели «Сивки-Бурки» – смерть просто хороших знакомых переживают не так надрывно… «Как же оно все переплелось», – горько подумал Снерг.
Латышев молчал.
«Он же не знает, как со мной держаться, – сообразил Снерг, – может быть, ожидает, что я стану иронизировать, нападать, а ничего такого у меня и в мыслях нет, – поздно переубеждать, бессмысленно высмеивать, даже жестоко, он уже давно не с нами. Единственное что можно сделать – доказать ему, что все иначе…»
