Химические характеристики менялись в пределах даже одной скважины, одного кратера, одного потока железа. Дожди были явлением достаточно распространенным, но ненадежным. Наводнения и засухи постоянно изменяли природные условия. Кроме того, на картину активно влияло наличие семян, спор и яиц, которые появлялись неизвестно откуда. Случайный ветер мог принести флотилию золотых шаров, из которых возникали заросли деревьев добродетели, а мог и не принести. Или каприз природы мог унести эти шары куда-нибудь в совершенно ином направлении. А исчезновение джунглей порождало множество голодных ртов; по крайней мере, сотня видов местных насекомых любила пожевать золотую фольгу, превращая затем металл в собственные тела, демонстрируя тем самым и свою, красоту, и возможности своего метаболизма.
Первоначальные же условия были критическими. Именно это было решающим и в экологии джунглей, и в экологии людей.
Что, если бы у Миоцен оказались другие родители? Более спокойные, более заботливые? Если бы они были просто людьми, умеющими прощать? И Миоцен с Тиллом были бы ближе друг к другу, разрешая свою непохожесть более частными, более цивилизованными способами? Тогда, возможно, и история Медуллы приняла бы иной, более спокойный характер. А если бы Миоцен была хуже, она просто убила бы сына, и возмущенные капитаны свергли бы ее, и другой Вице-премьер занял бы ее место. Может, им бы стал Даен. Или, скорее, Туист. И это радикально изменило бы эволюцию их временной цивилизации…
О разум, тяжела твоя ноша. Ты всегда можешь вообразить себе все прекрасное, к чему сам никогда не имел и не будешь иметь отношения.
По молодому плато дорога вела к не менее молодому вулкану, ныне спавшему. Грязное железо и никель покрылись шероховатым шлаком. Когда машина взобралась на голый склон, дождь утих, тучи развеялись, и Уошен, оглянувшись назад, смогла увидеть величественное лицо окружавшего их мира.
Небо было бледным, как никогда.
По мере того, как слабели контрфорсы удерживавших планету полей, утихал и резкий свет. Он еще по-прежнему был ярок, но уже не той режущей до костей остротой. Температура тоже медленно, но неуклонно ползла вниз. Мир расширялся, и сила притяжения слабела, а это, в свою очередь, понемногу меняло строение растений, гор и даже больших зданий. Атмосфера становилась прохладней и спокойней, но не плотнее, поскольку ей приходилось охватывать все большую и большую поверхность. Единственное, что бывало, это вода. Металлическая лава испарялась, не оставляя ничего, кроме голой земли и тяжелых металлов. Стало выпадать меньше дождей, реки мелели, и все понимали, что если все так будет продолжаться, то мир ждут долгие мучительные засухи.
Неподалеку от линии горизонта что-то сверкнуло в солнечных лучах, что-то слишком маленькое для невооруженного глаза. Это был первый базовый лагерь, все еще сверкающий гиперфиброй, со своими пустыми модернистскими зданиями и бриллиантовыми дорогами. Но под ним расстилался теперь совершенно иной мир. Свет силовых полей совершенно исчез, открывая глазу прекрасное, похожее на мерцание звезд свечение новых городов и дорог.
Но что могло случиться с этим миром в следующую минуту? Думая об этом, Уошен невольно снова посмотрела вдаль, испытывая при этом холодную, какую-то безразличную боль.
- И мы не знаем, правда ли это? - пробормотала она. «Что ты сказала?» - едва не спросила ее Миоцен, но вместо этого оберегающим жестом положила обе руки на шар серо-белой керамики, и по ее телу прошла волна какого-то странного удовлетворения от общения с этим ужасным артефактом.
Не нанесенная на карту железная река означала, что путешествие удлиняется.
В результате они опоздали на целый час - прибыли в три утра по корабельному времени, как показывали серебряные часы Уошен.
Открытое место, где они оказались, начиналось с потока лавы, но когда расплавленное железо ушло под землю, наружная поверхность изогнулась и приняла форму амфитеатра. Сценой служила огромная плита гладкого шлака, а во все стороны мощными лестницами вверх уходило черное железо. Постоянная игра света и тени и сам угол наклона этих лестниц создавали обман зрения, и все казалось ближе, чем есть на самом деле. Как предписывали инструкции, Уошен остановилась посреди сцены, капитаны вышли, и погрузчик обеими своими составными руками осторожно опустил сосуд на поблескивавшую поверхность. Тут же появились первые Бродяги, почти незаметные на черном фоне. Идя тихим, церемониальным шагом, они спускались, казалось, целую вечность. Помимо штанов на них на этот раз были декоративные маски из мягкой кожи, натянутой на каркас из костей и украшенной богатой резьбой. Кожа была их собственной, кости тоже. Каждая маска была раскрашена кровью и мочой, и каждая изображала все одно и то же дикое зверское лицо с глазами, но без рта. Это было лицо Строителей, догадалась Уошен. Почему Бродяги вообразили себе их именно такими, она не знала. Дью говорил ей, что Тилл увидел это лицо во время своей молитвы. Вождь Бродяг был уверен, что его посетил дух Строителей, и отныне слушался только его голоса и советов.
Когда первые Бродяги приблизились, они совсем замедлили шаг и подняли маски с лиц на макушки.
С того времени, как Уошен в последний раз видела Тилла, прошло, наверное, около пятнадцати столетий. И все же она узнала его тотчас. Она знала его по портретам и по воспоминаниям, однако сейчас она сразу же увидела в нем Миоцен - ив этом надменном лице, и в этой важной, императорской поступи.
Он был уменьшенной и улучшенной копией своей матери.
Остальная делегация - священники, дипломаты и члены кабинета - шли за ним на почтительном расстоянии, не сводя глаз с сосуда. Уошен воткнула в сосуд провод, и по нему пошел ток от генератора погрузчика. Живое ровное жужжание повисло в воздухе, порождая его явственное ощущение преждевременных возможностей.
На это чудо не смотрел один только Тилл. Он глядел на Миоцен, и на его лице отражалась настороженность вкупе со многими другими чувствами. На мгновение он открыл рот, чтобы обратиться к ней, но вовремя спохватился, перевел дыхание и повернулся к Уошен.
- Могу ли я осмотреть находку?
- Пожалуйста, - разрешила она, обращаясь не только к нему, но и ко всем остальным.
Локи стоял рядом с Тилл ом, что означало высшую степень приближенности. И это, как обычно, наполнило сердце Уошен гордой радостью.
- Как ты, мама? - спросил Локи вежливо, но без намека на сердечность.
- Вполне хорошо, - оставалось ответить ей. - А ты? Ответом ей стали странная усмешка и молчание.
Но где Дью? На сцену выходило все больше и больше Бродяг, и Уошен напряженно всматривалась в каждого, снимавшего маску, уверенная, что Дью, спрятавшийся в нарастающей толчее, все же где-то близко.
