- Вполне хорошо, - оставалось ответить ей. - А ты? Ответом ей стали странная усмешка и молчание.
Но где Дью? На сцену выходило все больше и больше Бродяг, и Уошен напряженно всматривалась в каждого, снимавшего маску, уверенная, что Дью, спрятавшийся в нарастающей толчее, все же где-то близко.
Тилл опустился на колени, лаская пальцами гладкую поверхность сосуда.
Миоцен смотрела на него, но глаза ее оставались пустыми и незрячими.
Вскоре сцену окружили еще несколько тысяч избранных Бродяг - это все были кормящие женщины, у каждой к роскошной груди был приложен хотя бы один ребенок. Ветерок приносил густой, непонятный, но приятный запах. Десятки тысяч новых Бродяг появлялись из джунглей со всех сторон, шагая медленно, важно и почти неслышно, создавая ровный гул, напоминающий рокот отдаленного прибоя. В этом звуке было что-то маняще-прекрасное и пугающее, чему невозможно было сопротивляться.
И среди них находились дети и внуки Локи.
В принципе, Уошен имела сотни тысяч наследников среди этих людей, что, к сожалению, никак не радовало старую женщину, сосредоточенную лишь на своем собственном сыне.
Жужжание сосуда становилось все громче, затем, достигнув пика, смолкло.
- Итак, - крикнул, подняв руку, Локи.
И тысячи повторили его жест и слово. И этот общий голос понесся к вершинам амфитеатра, неожиданно вызвав к жизни множество золотых шаров, появившихся по верхним краям склонов. Они катились, сверкая в свете дня, словно невидимая сильная рука тащила их вперед и вперед. Они золотой стеной висели в воздухе, покрывая все пространство сплошной пеленой площадью во много гектаров. Как бы это ни было сделано, во пленка из плодов дерева добродетели перекрыла амфитеатр поверху, создав временную непроницаемую крышу.
Небо потемнело.
И тут, почувствовав полную темноту, сосуд открылся, обнажив новое небо и новый мир. Медулла оссиум был снова гол, гладок и покрыт единым океаном пенящегося расплавленного железа.
И все обнаружили, что стоят прямо в этом океане, наблюдая древнюю трагедию собственными глазами.
Появились враги Строителей.
Без всякого предупреждения ненавистные Унылые проникли через стены, появившись из бесчисленных туннелей - похожие на насекомых киборги, двигавшиеся на чудовищно ненормальной скорости. Как злые осы, они ринулись на Медулла оссиум, выплевывая потоки антивещества, хлещущие расплавленную поверхность. Над нею заплясали белые взрывы. Завертелось и поднялось жидкое железо, поднялось и опало вновь. В жестком свете этих взрывов Уошен смотрела на сына, стараясь проникнуть в его душу и понять выражение спокойного лица. Локи стоял, расставив ноги и широко раскрыв глаза, а от его мускулистого тела шел острый запах пота. Да и почти все Бродяги вокруг были в таком же состоянии. В это действо оказалась втянута даже Миоцен. Но она смотрела не на спектакль, а на собственного сына, и потому ее оцепенение было гораздо более страшным, чем у кого-либо из окружающих.
И среди всех только ее сын стоял совершенно неподвижно, словно не тронутый этими торжественными, святыми образами.
Купол из гиперфибры загорелся от расплавленного железа.
Вспыхнули лазеры, уничтожив с десяток Унылых, и купол снова заволновался под напором железа, словно раненый кит.
К Унылым подошло подкрепление, и они снова атаковали. Заряды внедряли антивещество глубоко в железную кору, ища и поражая цели. Медулла оссиум дрожал и вертелся, испуская огонь и плазму. Может быть, Унылые и выиграли, убив последних Строителей. Может быть, Великий Корабль стал принадлежать им. Но оставалась месть Строителей. Унылые напирали, заполняя небо Медуллы своими чудовищными телами. Затем вспыхнули противодействующие силовые поля, осветив все вокруг своим сине-белым светом, и монстры казались в нем крошечными и хрупкими. И прежде чем они снова поднялись В воздух, буря света - Событие - расплескалась по небу, слепя своей яркостью глаза, превращая всю материю в плазму, повисшую над миром, как кипящий туман. Повисшую на миллионы лет, и лишь постепенно охлаждающуюся по мере того, как Медулла оссиум сокращался и расширялся вновь. Медулла оссиум бился, как огромное живое сердце, понемногу остывая и покрываясь сверкающим железом.
Миллиарды лет миновали за мгновенья.
Водород, кислород и углерод Унылых превратились в собственную атмосферу Медуллы, в его реки и в те самые элементы, которые медленно, но верно складывались в масляных жуков и деревья добродетели, а потом стали широко распахнутыми глазами детей, стоявших вокруг амфитеатра в полном оцепенении, каждой клеткой впитывая в себя глубокую, настоящую темноту.
По какому-то сигналу золотое покрывало сверху открылось, золотая фольга, шурша, стала опадать большими пластинами, сверкая в свете дня.
Уошен посмотрела на часы, сверяя время.
- Это много. Слишком много, - раздался голос Миоцен, по-матерински требовательный. - У нас есть записи атаки Корабля,- объясняла она Тиллу. - И того, как Строители отступили в Медулла оссиум. И в потоках железа… было их последнее пристанище… кто бы они ни были… .
Сотни тысяч тел всколыхнулись, издав глухой звук.
Тилл ничего не ответил и казался вполне удовлетворенным таким объяснением зрелища, которое и не нуждалось в объяснении.
И на долю секунды их глаза встретились. Но тут же, повинуясь какому-то молчаливому договору, мать и сын снова отвернулись в разные стороны: на одном лице равнодушие, на другом - мучительная боль.
И лицо, полное боли, обратилось к небу.
- Мы никогда не видели Строителей, - объявила Миоцен. - Но эта вещь, этот дар, который мы с Уошен принесли вам, он дает более полное понимание окружающего… - Тилл молча уставился в то же небо.- Послушайте, - закричала Миоцен, не в силах справиться со своим разочарованием. - Неужели вы не понимаете!? Событие поймало нас здесь в ловушку, здесь, в этом проклятом месте… Событие - это их древнее оружие. Апокалиптическая ловушка, которую мы, может быть, сами захлопнули, послав сюда наши команды… И Медулла оссиум… он может убить… убивал и убивает любого из нас, и Корабль останется пустым, а мы - навсегда заключенными здесь…
Уошен представила сотни миллиардов пустых помещений и длинные призрачные улицы, и моря, превратившиеся в безжизненный пар, и Корабль, снова ставший окостеневшим остовом, слепо пробирающимся сквозь звезды.
И, говоря честно, это выглядело трагедией.
Но реакция Тилла оказалась совершенно противоположной.
- Кто в ловушке!? - выкрикнул он, и его голос разнесся дальше материнского, и была в нем холодная спокойная уверенность. - Я не в ловушке. И ни один из тех, кто верит. Ибо мы сами часть этого мира.
