На лице командира отразилось мгновенное разочарование Это был не Варяг. По громкой связи из трубки доносился голос Богослова. Почему-то придушенный и хрипящий.
— Командир!.. Что за чертовщина происходит? Вы где? Почему Варяг не с вами?..
— Федька! — заволновался командир. — Погоди. Ты видел Варяга? Где он? Говори по порядку!
— Я пробирался к вам из госпиталя, — сипло шептал Богослов. — Сейчас в «Блиндаже» у Крестов. Здесь Варяг… Огрел меня чем-то по голове и связал. И еще какой-то, тоже связанный, рядом валяется, раненый… Мне в госпитале телефон дали, он его не нашел… Этот, другой, говорит, что Варяг его похитил, пристрелил по дороге шофера и охранника, ему руку продырявил… Я ничего не понимаю, командир. Варяг, кажется, мозгами поехал…
— Слушай внимательно, Федька. Телефон спрячь. Он не должен знать, что ты звонил Попытайся разговорить их обоих, Варяга и того, второго. Попробуй задержать его там, если соберется уходить. Узнай его намерения. С ним должен быть… в общем, не знаю, как оно выглядит, какой-то прибор. Расспроси их обоих об этой штуке. Мы будем там часа через два с половиной. Продержишься?
— Продержусь… Все, он идет… Богослов отключился.
— Врагу, говорите, не сдается гордый Варяг? — поигрывая ремешком от телефона, с нехорошей оттяжкой произнес командир. — Догордился, елкин пень. Свою игру завел. — Командир обвел всех помутневшими, будто пьяными или больными глазами. — По коням. Паша, Монах, Матвей — со мной. Остальным — ловить попутки. За километр от цели отзвониться.
Отряд стремительно снялся с места. До окраины леса полчаса шли вместе, а там разделились. Командир со своей группой взял «Рено», припаркованное в кустах. Я оказался в группе с Лехой и Василисой. Из нас троих только она знала дорогу и направляла водилу фургона, который согласился подзаработать на нас. За скорость и дальность он запросил совершенно бесстыжую сумму с четырьмя нулями. Деньги у нас были, Монах накануне поделил между всеми одну пачку из директорского сейфа — на непредвиденные расходы, а остальное по дороге в аэропорт сдал в банк на счет какой-то детской больницы. Леха сразу вынул бумажки, потряс их перед носом водилы и положил на бардачок. Близко, да не укусишь. Мужик полдороги косился на оккупантские доллары, пока Василиса не сказала Лехе убрать их, чтобы не осиротить отряд еще на трех человек.
Возле Крестов, мелкого населенного пункта, мы были через полтора часа. Свернули на проселочную дорогу и скоро въехали в лес. Фургон скакал на ухабах, как на американских горках. У меня печенка с селезенкой наперегонки подпрыгивали к голове. Потом водиле наконец вручили заработанное, он развернулся и быстро укатил обратно. Мы направились прямиком в заросли перпендикулярно дороге. Василиса вызвала командира.
— Странно, — проговорила она, отключив связь, и замолчала.
— Что странно? — спросил Леха.
— Голос у него странный. Там что-то случилось, — вдруг встревожилась она и побежала, ныряя под низкими ветками. Леха дернул за ней. Я не отставал от него, и все удары гибкой поросли доставались мне.
На поляну перед «Блиндажом» выскочили внезапно и встали, как на стену наткнулись. На земле лежал Варяг, избитый и изрешеченный пулями. Одежда вся была в кровище, лицо распухшее и багровое. Вокруг него стояли командир и остальные, здесь же был Кир с Русланом и Двоеславы, опередившие нас. Но не было Богослова. Горец, стоя на коленях у тела, орудовал шприцом.
— Он жив? — потрясенно спросила Василиса.
— Едва.
— Мы опоздали. Здесь, кажется, побывали оккупантские коммандос.
— Где Богослов?
— Нет его. И Консультанта, если это был он, тоже нет.
Не было также и «Блиндажа». Рыхлая осыпавшаяся земля, куски деревянной двери — все, что осталось от рукотворной насыпи, укрепленной изнутри. Когда-то здесь находилось подземное не то хранилище, не то убежище, оставленное давно расформированной армейской частью. Не хотелось думать, что теперь там мог лежать труп Богослова.
Я дернул за рукав Фашиста и показал на ладонь Варяга Она была прострелена посередине. И вторая тоже.
— Что это? — спросил я шепотом.
— Мы сняли его с дерева, — тихо ответил Фашист.
— Как сняли? — не понял я.
— Его распяли, — еще тише сказал он. — Веревками привязали, прострелили руки и ноги.
От страшных слов у меня закружилась голова. Я смотрел на сосну с низкими сухими сучьями, растопыренными прямо, как перекладина креста, и не понимал, как это могло быть. Через две тысячи лет после той Казни еще продолжают распинать людей?! Раненого Варяга избили, привязали к дереву и потом опять стреляли в него… Я поднял глаза выше, к небу. Оно было яркое, ультрамариновое, почти глянцевое. Неживое. Это небо не могло дать ответ. Тогда я зажмурился и увидел небо внутри себя. В этом небе стояла гора, а на горе крест. На кресте был Человек, Премудрость, отвергнутая земным прахом. «Повиси-ка на нем…»
Я почувствовал, что сзади меня кто-то теребит за куртку. Обернулся — на меня круглыми глазами смотрел Кир.
— Прямо живодерня… зачем это? — беспомощно спросил он.
— Это ненависть, — сказал я, глядя мимо него. — Она не зачем, она почему…
Кир не стал спрашивать — почему. А мне не хотелось говорить. Мне хотелось молчать.
Варяга подняли на руки и понесли через лес Руслан говорил, что он не выживет. Это была почти траурная процессия. Никто не вспоминал о том, что вытворял Варяг до этого. Что он фактически предал наше братство. Может быть, так никто не думал, но у меня на миг возникло чувство, что отряд находится на переломе своего существования. Или он скоро распадется, или станет чем-то новым, другим. Очень расплывчатое ощущение.
Мы могли так никогда и не узнать, какая затея была у Варяга на уме. Поэтому оставалось только забыть.
Через полчаса его погрузили на заднее сиденье «Рено». С ним поехал Горец, за рулем — Монах. Командир приказал остальным отправляться на базу, по пути не встревать ни во что. Сам он тоже собирался ехать в госпиталь, тот самый, где зашивали Богослова. Я догадался: он надеялся, что Варяг перед смертью придет в сознание, и тогда рядом с ним должен оказаться кто-то свои. Я заявил, что пойду с ним.
— Хорошо, — ответил он. Командиру сейчас тоже нужен был рядом кто-то свой. Я это понял по его все еще будто пьяным или больным глазам. Он словно задавал себе вопрос «Почему?» — и не находил ответа. Почему Варяг так поступил с нами? Или — почему он сам, командир, допустил такое, проглядел? А может — почему все не могло быть по-другому?
До госпиталя мы добрались на час позже Монаха-Шумахера. Он и Горец сидели в коридоре возле операционной. Варяга сразу положили под нож, но до сих пор оттуда никто не выходил, ничем не обнадеживал.
