– Не возражаю, – охотно откликнулся Усачев.
– Мило, – сказал Щукин. – Очень мило. Я бы даже поаплодировал. – Он несколько раз беззвучно хлопнул в ладоши, не вынимая их из рукавов. Зал поддержал овацию.
«Ай да пупсик! – завидовал Толик, аплодируя вместе со всеми. – Пока остальные расслабляются, некоторые делают деньги. Интересно, сколько авторов будет перечислено в выходных данных? Я бы тоже попретендовал на свои пять процентов».
Коровин вместо аплодисментов постучал концом крючка по столу.
– А теперь… – снова начал Щукин. – Или лучше хором? Давайте: три-четыре!
– БАНКЕТ!!! – слились в восторженном вопле несколько десятков голосов.
А может, и не бездарно? – подумал Толик о потраченном дне. На таких условиях он, пожалуй, не имеет ничего против того, чтобы сделать эти собрания ежемесячными.
– Ну, как тебе? – спросил Борис у Анатолия, когда они, влекомые плотной толпой, бок о бок пробирались к банкетному залу.
– Да так… – осторожно ответил тот. – Могло быть и хуже. Хотя непонятно, с чего это вдруг наш кормилец решил закрутить гайки?
– Погоди. Как говаривала, а вернее сказать, певала наша примадонна, «Толя, еще будет»! – предрек Оболенский.
– Думаешь?
– Угу. И тебе советую. Ты только, слышь, громкость чуть убавь. Это у пауков ушей нету, а у нашего брата… – Борис выразительно покосился на спешащего чуть впереди Прокопчика и приблизился к Толику вплотную. – Я вот что думаю. А не планирует ли наш Василий Алибабаевич таким образом плавно прикрыть свой Клондайк? Может, не окупаемся мы или надежд его не оправдываем. Да и как тут окупишься при таких гонорарах? Вот он и решил свое меценатство спустить на тормозах. А те шедевры на заданную тему, что мыс тобой по инерции еще накропаем, нам же самим придется куда-нибудь пристраивать. И получит он в итоге ту же агитацию, но забесплатно.
– Вряд ли, – понизив голос до предела слышимости, возразил Толик. – Как только наши раскусят фишку, они со злости на бедных паучков такой ушат помоев выльют! Ты представляешь?
– Многие и сейчас пишут такое, что просто… Э-эх! – вздохнул Борис. – Ладно уж, пришпорим лошадей, поручик. А то сытый голодному, сам знаешь, не что?
– Глаз не выклюет, корнет?
– Да будет так! – провозгласил лже-Борис.
Глава одиннадцатая. Антон
– Да не испугался я! – Разве?
– Да… как сказать… В общем, конечно, испугался, но это был не простой страх высоты или там водобоязнь.
– А что же?
– Ах-х-х-х!-Антон уронил локти на округлый край стола и остервенело впился пальцами в непослушные вихры над ушами, потащил в разные стороны. Тянул, вроде, волосы, а получалось – время.
– Перестань зажиматься! Говори как есть.
– Как есть… – ему было трудно привести в порядок мысли, облечь их в слова, он никогда раньше не пытался обсуждать свои проблемы с кем-нибудь еще. Да и с самим собой, положа руку на сердце, тоже не пытался. Как тут объяснишь… – Ну вот смотри. Тебе, когда ты на вертолет взлетающий забираешься, бывает страшно? – Бывает, – его собеседник вскинул широкие плечи.
– Бывает, – удовлетворенно повторил Антон. – Тем не менее ты за стойку цепляешься, по колесу взбираешься, в кабину запрыгиваешь и все, что там полагается, делаешь, так?
– Так.
– Вот. А теперь представь, что ты, как обычно, вцепился в стойку обеими руками, а подтянуться не получается. То вертолет качнет, то ботинок соскользнет, и еще эти лопасти сверху все давят, давят. А вертолет уже летит, метров пятнадцать – двадцать набрал, и вот ты думаешь про себя: «А, черт!» и смотришь вниз, себе под ноги, а там… – Он запнулся.
– Что?
– Небо, – выпалил Антон и тут же сник, как будто только что огласил собственный смертный приговор.
– В смысле?
– Перевернутое, – выдавил он из себя, точно поставил подпись под добровольным отказом от апелляции.
– А-а. – К удивлению Антона, его признание, кажется, ни в малой степени не смутило собеседника, который расслабленно откинулся на высокую спинку плетеного кресла и хрустнул пальцами. «Какие они у него большие и сильные», – не ко времени восхитился Антон. – У меня было такое однажды. Кажется, в Риме. Только там было не небо, а… озеро.
– Правда? – с надеждой, в которой страшно признаваться, спросил Антон, думая про себя: только бы не заплакать. Никто и никогда еще не понимал его настолько хорошо.
– Конечно! После этого меня три дня отпаивали «Кьянти» в гостиничном номере. А я закатывал глаза, смахивал со лба повязку с компрессом и говорил слабым голосом, – актер сверкнул белками, изображая умирающего, и простонал: – Уберите чаек! Пожалуйста, уберите ВСЕХ чаек! – Он снова заглянул в глаза Антона, глубоко, до самой души, и рассмеялся. – А, каково? ВСЕХ чаек!
– А я… А я… – Антон чувствовал себя слишком взволнованным, чтобы продолжать.
– Успокойтесь, друг мой, – актер потянулся через стол и легонько коснулся ладонью руки Антона. – В жизни каждого из нас порой случаются моменты, когда… О! Кстати, вот и официант!
К их столику неслышной походкой приблизился невысокий стройный брюнет в черных брюках, бабочке и жилетке поверх белой блузы. В правой руке он держал поднос с двумя тарелками, одна из которых была накрыта сверкающим колпаком из хромированной стали. Накрытое блюдо он с преувеличенным поклоном поставил перед Жан-Полем, затем стремительно обошел столик по кругу, встал за спиной Антона, и на крахмальной скатерти возникла широкая тарелка, в центре которой возвышалась жестяная банка со схематично изображенной буренкой на боку и острозубыми следами недавнего вскрытия. «Что ж они консервным ножом-то? – усмехнулся про себя Антон. – Надо было простым лезвием, широкой частью – и по стеночке, по стеночке, чтоб без зазубрин. А еще говорят: Франция!» Официант положил слева от тарелки гнутую алюминиевую вилку, тремя сохранившимися зубцами вниз, пожелал всем приятного аппетита и удалился. Жан-Поль приоткрыл колпак на чуть-чуть со своей стороны, так что отраженный солнечный лучик брызнул прямо в глаза Антону, подвигал большим носом над облачком ароматного пара и снова накрыл блюдо.
– М-м-м-м. Пусть еще немного подождут. – Он пошевелил пухлыми губами и с интересом взглянул на тарелку Антона.
– Угощайся, – осторожно предложил тот. Предложение прозвучало невнятно: кажется, его слюнные железы по-стахановски решили выработать месячную норму за пару минут.
– Это ведь последняя банка? – уточнил Бельмондо, с сомнением разглядывая кусочки волокнистого мяса, залитые белым застывшим жиром. – Тогда я не буду. Кажется, это что-то вроде трюфеля, а я, знаешь ли, недолюбливаю сумчатые грибы.
Антон, засунувший вилку в рот чуть ли не на всю длину, посмотрел на друга с немой благодарностью. Ему редко доводилось встречать подобное великодушие.
