Начальник Штаба дочитал последние разведывательные донесения, поднял голову, внимательно посмотрел на коллег, подумал.
— Вот что, господа офицеры. Давай-те-ка все в столовую, потом — два часа сна, ровно в пять утра всем снова быть здесь.
Офицеры растворились в тишине подземного бункера. Полковник Белозёров задержался — складывал бумаги в папки, привык к порядку.
— Что, Белозёров, продолжим работу? — хотел пошутить начальник Штаба, но шутка не получилась, застыла на губах. Уже серьёзно, тихо спросил:
— Страшно?
— Мне — нет. Внучка вот недавно родилась…
— Неужели совсем плохо, полковник? Ведь говорят же, что из любого положения можно найти выход.
— Говорят. Только пока он в полном и кромешном мраке, наш выход. Это всё из-за паритета. Вот и дожили.
— Белозёров, ты умный человек. Я чувствую, ты хочешь что-то сказать. Или спросить. Ты не просто так остался, бумаги твои, сам знаешь, можно в мусорную корзинку отправить.
— Товарищ генерал, дайте двое суток отпуска. Мне в одно место съездить нужно.
— С ума сошёл, Белозёров. Все двери задраены, особое положение…
— Товарищ генерал, ставки слишком высоки. У вас есть личный выход отсюда. Через двое суток буду на своём рабочем месте. Товарищ генерал, мы должны использовать любой шанс. А вдруг он и будет решением?
Генерал постукивал по столу торцом толстого красного карандаша, думал. Поглядывал на Белозёрова, и снова опускал голову, и снова пробовал карандашом прочность столешницы.
До домика Паши Туфелькина Белозёров добирался два часа. Паша жил один, преподавал физику в местной школе. Учителем стал, чтобы выжить, работу эту не любил, но школьников своих уважал, и они это чувствовали. Личная жизнь у Паши не сложилась, были у него в прошлом большие тревоги, но теперь он давно уже о них не вспоминал. Жизнь его текла спокойно и размеренно. Образован Паша был блестяще, закончил он знаменитый мифический институт, когда-то изобретал, писал статьи в сложные журналы, потом всё бросил и стал заниматься хозяйством, выращивал овощи на маленьком огороде, притаившемся за Пашиным домом. Причину такого резкого перехода никому не объяснял. Впрочем, никто и не интересовался.
Возникшего у калитки Белозёрова Паша узнал сразу — как же, пять лет дружили в институте. Не то, чтобы обрадовался, но улыбнулся приветливо:
— Какие проблемы, Белозёров?
— Ни одной. Вот, захотелось увидеться, — спокойно отпарировал Белозёров.
— Как хитрил в студенчестве, так и продолжаешь. Чего бы это ты припёрся в такую рань. Какие проблемы?
— Есть проблемы, Паша, — посерьёзнел Белозёров. — Тревожно стало.
— Это твои неприятности, Белозёров. Я политикой не интересуюсь.
— Паш, я не дискутировать приехал. Я к тебе с поклоном. Помоги.
— Белозёров, ты меня путаешь с кем-то. Чем тебе может помочь захолустный учитель? У тебя такие возможности…
— А у тебя такие мозги.
— Мозги весьма средние.
— Самые оригинальные в мире. Пашка, времени мало. Я знаю, что ты мне ответишь. Что тебе не дорога жизнь, что всё, что происходит в этом мире, закономерно, что агрессор будет наказан. В общем, наговоришь. А у меня один день времени. Потом будет поздно, даже если вдруг захочешь помочь.
— Пойдём, Белозёров, в дом. У меня картошка сварилась, и огурцы малосольные есть. Подкрепишься с дороги?
— Ещё как! — повеселел Белозёров. — У меня к огурчикам кое-что в портфеле найдётся. Давай за встречу, а?
— А вот это — никак, — нахмурился Паша. — Впереди, видимо, серьёзный разговор, его ни одной каплей «кое-чего» нельзя испортить. А вот поспать до вечера тебе не помешает.
Белозёров промолчал. Он понимал, что здесь диктовать свои порядки бесполезно. Характер у Паши был мужской. Вечером сидели на крыльце, смотрели на начинавшее темнеть небо. Белозёров ждал, не хотел дёргать друга, знал, что Паша всё понимает и что рано или поздно заговорит.
Так и получилось.
— Не бойся, Белозёров, ничего не будет.
— Чего не будет, Паша?
— Не будет того, из-за чего ты обо мне вспомнил.
— Обижаешься?
— Нет, просто констатирую. Ты можешь спокойно ехать, Белозёров, как там у вас — в расположение своего местонахождения, и доложить, что всё в порядке.
— Скажи мне, что ты имеешь в виду, когда говоришь, что «всё в порядке»? Теперь, Паша, ошибка недопустима.
— Когда я говорю, что всё в порядке, — медленно и чётко, выговаривая каждую букву, проговорил Паша, — я имею в виду, что никто не нажмёт красную кнопку.
— Шутишь или кощунствуешь? — втянул голову в плечи Белозёров, боясь верить Пашиным словам и всячески надеясь, что верить можно.
— Ни то, ни другое. И вино поэтому не стал пить. Если бы выпил, ты бы мои слова винным парам приписал. Ещё раз повторяю — красную кнопку никто не нажмёт. Атаки не будет.
— И что же такое исключительное заставит нашего противника отказаться от своих планов? — начал раздражаться Белозёров. Он уже ругал себя, что два часа добирался до Пашиного пригорода, что Паша совсем отупел в своей провинциальной жизни, что генерал жёстко с него, Белозёрова, спросит, и правильно поступит, и много чего хотел ещё свалить на свою голову Белозёров, если бы не Пашин указательный палец.
Пашин указательный палец начал медленно подниматься, и Белозёров следил за Пашиным указательным пальцем и поднимал голову всё выше, пока не упёрся взглядом в самую верхушку трубы, притянутой скобами к стене старого сруба. Обычная труба, метров пятнадцати в высоту, когда-то хорошо выкрашенная, а теперь уже начавшая ржаветь.
И на самом верху шеста небольшая металлическая коробочка — как две пачки сигарет, положенные одна на другую, — своими полированными гранями отражала слабый свет восходящей бледной Луны.
— Вот это и заставит.
Пашин голос прозвучал чуть насмешливо, но настолько «чуть», что Белозёров безумно, до тяжёлых пульсаций в висках, попробовал заставить себя надеяться.
— Объяснишь или прикажешь принять на веру?
— Объясню, — тяжело вздохнул Паша, — хотя ехал бы ты лучше к своим начальникам. Тревожатся же люди за судьбу страны, а ты время здесь тянешь, на крылечке казённые штаны просиживаешь. Ладно, Белозёров, не обижайся. Лучше посмотри, какие яркие звёзды зажигаются над тобой!
— Коробочка для чего? А свои звёзды себе оставь. Мне моих хватает.
— Ладно, не кипятись. Всё объясню. Коробочка вот для чего….
Они разговаривали долго. Белозёров кипел, горячился, потом спорил, потом затих, Слушал Пашу. Когда рассвело, посмотрел на часы, пожал Паше руку и пошёл к своей машине. Уже открыв дверцу, сказал, — ты хоть представляешь, какие деньги тратятся на оборону?
