— А ты отправился ко мне. Они знают, что ты здесь?
— Сомневаюсь. Я просто вышел, никого не встретил.
Он все еще не мог справиться с выпивкой: зубы стучали о стакан.
— Ты порвал с ними, Абрахам?
Он выкрикнул:
— Боже! У меня были все возможности спросить себя, чем закончит политическая партия, которая платит человеку за то, чтобы он исследовал... обнаружил... Я понимал! Я должен был знать, но не обращал внимания. Просто кое-какие важные теоретические исследования, говорил Билл... да, именно что-то подобное сказал мне Билл, когда я поинтересовался...
— Успокойся, мальчик! Вероятно, так считал и сам Ходдинг, по крайней мере, когда все началось. Он привык быть хорошим ученым. Где-то, возможно, эмоциональный ущерб, зато со сверхразвитой способностью быть ребенком во всем, не относящимся к области его научных интересов...
— Но почему я... почему мне...
— Почему бы тебе не поспать?
Затем он заговорил о том, что и мне он доставляет одни лишь неприятности. Не стану воспроизводить эту часть разговора. Там была масса вопросов, на которые у меня не было ответов. "Развалившийся в кресле" Николас, разумеется, должен был знать, что за штуку раздобыл в лаборатории Уолкер. Макс, возможно, и не знал, пока не стало слишком поздно. Безусловно, Макс и Николас совместными усилиями могли бы справиться с Уолкером и отобрать у него пробирку. Я не стал задавать ни одного из подобных вопросов. Я принес снотворное и заставил мальчика проглотить его.
Итак, это выпущено, Дрозма... возможно. Я цепляюсь за хрупкую соломинку возможности. А вдруг Уолкер похитил не ту пробирку?.. Нет, потому что Ходдинг обнаружил потерю страшным трезвым утром и понял, что это означает.
Возможно, работа оказалась не настолько "успешной", как считает Ходдинг. Почему он так уверен, что у человеческого организма нет защиты?.. Возможно, ветер разнесет эту гадость, и факторы, которые не предусмотришь при лабораторных исследованиях, сделают вирус не столь живучим. Возможно, пробирка, не разбившись, упала в реку. Да-да, Дрозма, возможно, на Марсе есть "каналы"...
11 марта, суббота, ночь, Нью-Йорк
Восход солнца этим утром был величествен и насыщен красками. Я сидел в своей комнате и смотрел в окно. Вот мрак над Ист-Ривер начал плавиться, появился намек на золото. Шпили и крыши Бруклина засияли, словно паутина на траве после дождя. Я наблюдал, как пересекает буксир, скользит куда-то по делам в волшебстве умирающей ночи. За ним по воде протянулся легкий хвост дыма: с востока дул небольшой бриз. Хвост, расползаясь, превращался в дорожку, бело-золотую на конце и полную таинственности.
Абрахам ворчал, вздыхая. Даже не поворачивая головы, я понял, когда он, держа в руках ботинки, прокрался в комнату. По-прежнему не поворачивая головы, я сказал:
— Не уходи.
Он поставил ботинок на пол и прихромал ко мне в носках. Сквозь полумрак я разглядел, что лицо его спокойно — без гнева, а возможно, и без страха. Пустопорожнее спокойствие, истощенное и усталое. Как безнадежность.
— Боже, неужели вы еще не ложились?
— Мне никогда не требовалось много сна. Ты не должен уходить, Абрахам.
— Тем не менее я пойду.
— Ну и куда?
— Не знаю, не думал...
— Только не возвращайся к Келлеру и Николасу.
— Не вернусь... Просто не хочу причинять вам неприятности, какие причиняю всем, кто знает меня.
— В твоей фразе нет ничего, кроме вывернутого наизнанку тщеславия. Что-то ведь заставило тебя прийти сюда. Так зачем же уходить?
— Я должен был поговорить с кем-то, кто мог меня выслушать. Эгоистическая потребность. Поэтому я... поговорил. Но...
— Ты никогда не причинял неприятностей Келлеру или Николасу. Это они навлекли их на тебя. Ты бы мог понять это, если бы был честен с самим собой.
— Я не знаю...— Он опустился на колени перед подоконником и, положив подбородок на руки, пристально посмотрел на реку.— Хорошо, правда? И вовсе не требуется быть порядочным человеком. Достаточно иметь глаза, чтобы видеть это. Достаточно иметь уши, чтобы слышать гудки кораблей... И вряд ли все сохранится, если... Ну кто скажет, что бурундук не способен наслаждаться восходом солнца? Но тогда, возможно, не останется даже...— Он долго-долго молчал, потом спросил: — Вы никогда не думали о грядущем с подобной точки зрения, Уилл? Что если все эти дома, вот там, стали бы пустыми? Просто груды стали и камня... Как долго бы они простояли, если бы никто не заботился о них? И не было бы даже ни одной крысы, способной грызть деревянные конструкции. Как вы думаете, птицы могли бы использовать крыши? Чайки... Где чайки делают гнезда?
— На мертвых деревьях.
— Тогда крыши могли бы использоваться другими птицами. Вероятно, для них следовало создать небольшие горы, утесы... Мир птиц, насекомых и рептилий. Иволги, поденки, маленькие змеи. И некому притеснять их, некому убивать. Повсюду деревья и трава. Сначала просто несерьезные крохотные побеги между камнями мостовой, а потом, очень скоро... Знаете, я где-то читал, что уровень океана поднимается гораздо быстрее, чем в прошлом веке. Может быть вода и позаботиться обо всем? Море быстро бы улучшило мир, я уверен в этом. Милый старый Гудзон стал бы внутренним морем. И Долина Могавков. Новая Англия превратилась бы в большой остров, а штат Нью-Йорк — в горсть маленьких островов. И не было бы никого, кто бы мог потревожить змей.
— Эйб, эпидемия чумы в четырнадцатом веке свалила, по-видимому только около половины Европы, хотя это были времена, когда на каждом человеке жили блохи, весьма облегчающие bacillus pestic их работу. Грипп в тысяча девятьсот восемнадцатом году убил больше, чем первая мировая война, однако статистически это вряд ли очень отразилось на человеческой расе.
Он ткнулся лбом в ладони:
— Да они могли бы пойти на употребление водородных бомб, чтобы помочь вещам освободиться от людей. Этот вирус заменит бомбы, он и наступление океана.
— Эйб, я думаю, сейчас, перед концом света, самое время выпить кофе.
Он тяжело вздохнул и поднялся, с вялой улыбкой на губах, вероятно, собираясь с мыслями, а возможно, поддавшись моему требованию только потому, что его больше ничто уже особенно и не беспокоило.
— Хорошо. Давайте, сварю. Я не сбегу.
— Ты имеешь в виду, что уже никогда ни от чего не сбежишь?
Он оглянулся на меня от дверей, наклонился, взявшись за ботинки, и сказал:
— Я бы не рискнул предсказать даже то — я цитирую,— что у младенца будет заячья губа.— Он надел ботинки.— Вы какой любите кофе? Крепкий и черный?
— Достаточно крепкий, чтобы даже на биллиардном шаре выросли волосы.
Мы все еще возились на кухне — а завтрак получился таким, что от него не отказался даже Абрахам,— когда пришла Шэрон.
