В общей сложности я проболтался около полутора часов. Небо потемнело, кажется, надвигалась весенняя буря. Было уже за десять, когда я вошел в вестибюль своего дома. К лифту направлялся некто, хорошо мне знакомый: блестящие платиновые волосы, красивая линия бедер. Ничего хорошего. Я схватился за дверь лифта, когда она уже закрывала ее.
— О, чертовски рада видеть вас, Уилл! Какая удача! Я как раз собиралась повидаться с вами.
— Прекрасно.— Я судорожно разыскивал в своих полупарализованных мозгах спасательную соломинку.— У меня дома беспорядок... Могу я пригласить вас куда-нибудь? Позавтракать? Кофе, к примеру?..
— О, что вы, нет! — Она мило захлопала ресницами.— Слишком много беспокойства и... к тому же, я завтракала.
Она нажала кнопку, и кабина лифта начала подниматься. Я мог бы поинтересоваться, откуда она знает, на каком этаже расположена моя квартира. Но не поинтересовался.
— Я ни на что не стану обращать внимание, Уилл... Я знаю, как вы беспомощные мужчины, управляетесь с домом. Все валяетесь где попало...
— Но...
— Да все нормально, не берите в голову! — Она взяла в плен мою руку и положила ее себе на талию.— Просто надо кое о чем поговорить с вами, кое о чем, ужасно для меня важном...
Мириам Дэйн болтала без умолку, но ничего существенного так и не сказала. Когда мы очутились перед моей дверью, я сделал последнюю попытку сбить Мириам с курса:
— У меня там приятель остановился. Он болен и... ну, долго спит. А квартира маленькая. В самом деле, лучше бы мы с вами...
— Не беспокойтесь, Уилл. Я тоже не буду шуметь и только на минутку.
Передо мной была совсем не та женщина, с которой я познакомился у Макса. Каким-то образом она стала старше. На вечеринке у Макса я не заметил в ней стальной решимости. Теперь решимость была налицо, а в стали присутствовал лютый холод. Мириам бросилась болтать и улыбаться, потому что я перестал быть Санта Клаусам. Она посмотрела на меня так, словно собиралась с помощью гипноза заставить мой ключ выскочить из кармана. Ключ не послушался. Я уставился на нее в ответ, явно собираясь позабавиться игрой "Кто кого переглядит". Ее улыбка окончательно умерла. Крошечная туфелька с фальшивым бриллиантом на пряжке принялась постукивать по полу. А потом спокойно и четко, безо всякого притворства, Мириам сказала:
— Мне необходимо увидеть Эйба Брауна.
Значит, они все-таки следили за ними ночью. Следили, но пока ничего не предприняли. Пока еще. По-видимому, были слишком заняты. По-видимому, полиция после смерти Дэниела Уолкера не оставила им свободного времени. Говорят, нью-йоркская полиция за последние тринадцать или четырнадцать лет стала невероятно честной.
— Зачем, Мириам?
— Зачем! — Ее изящный плечи дернулись.— После всего! Мы же помолвлены. И вы это знаете. Я могла бы спросить, какое вам дело до всего этого...
— Он пришел ко мне. Так что это стало моим делом.
— Вот как! Но он совершеннолетний. И его дело — дело партии.
Это была уже открытая война. Я сказал:
— Я все еще хочу знать — зачем?
— Вы не член партии. Какое вы имеете право знать?
— Он тоже не член партии.— Я говорил достаточно громко, чтобы мой голос проник сквозь тонкую дверь.
— Не нужно кричать.— Она продемонстрировала белки своих глаз.— Это ничего не даст, мистер Майсел. Не будьте так упрямы.
— Ладно. Входите. Но не откажите в любезности дать мне возможность заглянуть в вашу сумочку.
— В мою... сумочку?
Вот тут я понял, что она чуть-чуть пользуется румянами: когда кровь отхлынула от ее щек, на них проявились маленькие нездоровые розочки. Ее правая рука рванулась к голубой сумке, но не успела даже открыть защелку: на ней уже лежала моя рука. Если бы Мириам закричала, я оказался бы в щекотливом положении. Но я был уверен, что она не станет кричать, и оказался прав. Она выпустила из руки сумку и отшатнулась, коснувшись пальцами своего великолепного рта.
Я еще раз оказался прав. Он лежал в сумочке. Двадцать второй калибр, похож на игрушку, но вполне серьезная штучка. Как бы там ни было, а я такие штучки ненавижу. Я проверил предохранитель, опустил оружие в карман, а сумочку вернул владелице.
— Я ношу его для защиты,— сказала она, и в голосе зазвучали терерь печальные нотки.— Приходится бывать везде... иногда в сомнительных местах.— В печали появилось чувство собственного достоинства.— У меня есть разрешение на его ношение. Могу вам показать. Оно здесь... где-то.
Пока она рылась в сумочке, слезы не удержались в глазах и докатились до уголков ее рта. По-видимому, они появились непреднамеренно. Потому, что она шмыгнула носом, ее маленький язычок метнулся к уголку рта, а руки все еще суетились внутри сумочки.
— Вы не должны быть такими чертовски придирчивым...
— Оставьте в покое разрешение,— сказал я.— Я верну вам артиллерию, когда вы уйдете.— Я пару раз стукнул кулаком по звонку и с шумом повернул в замке ключ.— Войдете? — И невежливо прошел впереди дамы.
Шэрон с ногами сидела в кресле у окна. Абрахам по крайней мере точно не слышал наших голосов за дверью. Он расположился на полу около нее, полный спокойствия и даже какой-то сонный, и, по-видимому, его ничто на свете не интересовало, кроме руки Шэрон, нежно перебирающей его волосы. Шэрон улыбнулась и пробормотала:
— Знала, что это вы, потому и не вставала. Мы заговорили друг друга до полусмерти, и...
Тут из-за моей спины возникла Мириам и сказала:
— Ох!
Я махнул рукой — этакий туманный человеческий жест, которым я хотел объяснить, что ее появление — не моя вина. Абрахам услышал восклицание Мириам и, открыв глаза, остолбенел. Когда же он все-таки поднялся, Шэрон взяла его за руку, и я заметил, что он ничего не имел против этого. Шэрон была полна решимости, но внешне невозмутима. Как невозмутим хороший артиллерист, готовящийся к решающей битве.
Мириам, вероятно, еще никогда не выглядела более привлекательной, чем сейчас. Она уже выиграла одну битву, битву с собственными слезами: они теперь стояли в глазах, но не скатывались по щекам. Голубые брюки с изысканной отделкой, белый меховой жакет, какая-то крохотная искорка на шляпке, великолепие белых волос — перед нами стояла кроткая, очаровательная, глубоко обиженная девушка.
— Полагаю, мисс Дэйн? — сказала безучастно Шэрон.
Мириам пыталась отделаться от нее одним пренебрежительным взглядом.
— Эйб, у меня нет никакого желания мешать чему бы то ни было, но тебя хочет видеть Билл Келлер. Я имею в виду — немедленно.
— Извини.— Абрахам говорил ровно, болезненно ощущая свои слова, но полностью спокойный в душе. (Я знал это.) — Мне не хочется видеть его.
— Как?!
— Извини, Мириам. Именно так.
