Я смотрел, как медленно сближаются части генератора, — и сердце екнуло. «А ведь сейчас вдарит», — пронеслась мысль. Я вспомнил недавний взрыв второй станции. Мама родная!
— Что же делать? — прошептал я, обращаясь не к истанту, адресуя свой вопрос богу.
— Гэндззить флоо… — ответил мне истант. Верхний блин гравитационной установки чмокнул о нижний.
И почему- то ничего не произошло. Я отчетливо видел, как соприкасаются два цилиндрических блина, ждал взрыва. Но взрыва не было. Вдалеке кто-то стонал, наверное, один из раненых. Стон все усиливался, нарастал. Кто ж там орет-то? Я не мог повернуть голову, прикованный к картинке на экране. Ну где же взрыв? А орали нестерпимо, громкость нарастала, и стало невозможно это слышать. Орали так, будто заживо сжигали кислотой. И внезапно я понял, что это я ору… И как только я понял, вокруг дисков всплеснулась волна, и она уже докатилась до нас. Орал я от того, что меня вывернуло наизнанку. Было чувство, будто я выблевал собственный позвоночник.
Скрутившись на полу в пружину, которую невидимая сила пыталась развернуть, ломая спину, сквозь кровавую пелену я увидел, как вспыхнул переливающийся огонь взрыва. Прямо сквозь нас рванула стена света, и я почувствовал физически, как она прошла сквозь меня. Следом за станцией рванула соседняя клоака — и мир словно качнулся. С хрипом втянув воздух, я звенел сжатой до предела слома дугой, выпученные глаза не отрывались от красивой картинки. Назад к Ксите откатывалась светящаяся волна. Достигла голубых гигантов, и весь наш кусок космоса провалился вниз. Пространство вокруг Кситы вдруг завернулось кольцевой складкой, подмяв огонь еще не погасших взрывов, подмяв две другие клоаки, растерев воспаленную экзему Красных Зед. Вторая складка зацепила следовавшие за нами корабли. И мы сами больше не летели от Кситы, нас вместе с пространством тянуло прямо навстречу пылающим голубым шарам. Все быстрее, быстрее и быстрее. И последний миг вспыхнул сжигающим божественным пеклом…
Очнувшись, я час или два лежал не шевелясь. Щека приклеилась к полу, и один глаз упирался прямо в него, а вторым я тупо смотрел в стену. Время от времени я проваливался в забытье, но почти сразу просыпался и продолжал пялиться в серую поверхность. Потом понял, что просто боюсь пошевелиться, что я готов лежать так два часа, три, сутки, лишь бы не двинуться, лишь бы не потревожить боль, которая, казалось, стоит надо мной и только и ждет, как всадить нож, стоит мне лишь дернуться.
Для начала я подвигал пальцами. Потом оперся руками и отодрал голову от пола. Лицо опухло, саднило, как от солнечного ожога. Но боли — той страшной, ударяющей молнией боли, которой я боялся больше всего, — не возникло. Тело словно побывало в качестве мяча на футбольном матче: отбито, помято, ободрано. Однако мяч не порвался и был еще способен служить. В тревоге прислушиваясь к собственным ощущениям, я поднялся и сел.
Я лежал в какой-то каморке — низкой норе. Голова упиралась в потолок, плечи — в стены. С усилием раскрывая заплывшие глаза, попытался оглядеться. Свет шел откуда-то сзади. Кряхтя как столетний дед, стараясь не слишком тревожить исстрадавшееся тело, я стал потихоньку выползать, скребя ногами.
Поначалу я не сообразил, где очутился. Каморка оказалась щелью между полом и искореженным металлом, нависающим сверху. В принципе еще немного — и я бы превратился в консервы. Всматриваясь в окружающую обстановку, постепенно я понял, что нахожусь на капитанском мостике. Правда, от него осталась только часть. Большую половину смят и придавил изуродованный потолок.
Я наконец смог распрямиться, принять позу более соответствующую человеку. Хотя на человека сейчас походил с большой натяжкой. Голова набрякла, как вымоченный куль белья. На глаза давили отекшие веки, приходилось сознательным усилием поддерживать их в открытом положении. Вдобавок лицо саднило, каждое движение сопровождалось облегчающим чувством прохладного ветерка, скользящего по коже. Не только лицо, но и все тело зудело. Осторожно приподняв футболку, я увидел покрытые красными полосами живот и грудь. Задрал рукава куртки — руки тоже горели ожогом.
Но все эти травмы, висящие на теле болезненным, тяжелым грузом, говорили об одном: я — жив. Это было самым главным. Та невыносимая мука, что я вынес, вела прямиком к смерти. Обнаружить после этого, что я двигаюсь, что могу даже стоять, — казалось невозможным, нереальным. Коллапс пространства, который я видел и который навсегда вжился в мой хребет пережитой болью, опустошил душу и заставил потерять ту часть, тот стержень, что делал из меня того, кем я был и кем себя ощущал. Боль заставляла отказаться от всего, за избавление от нее я был готов заплатить любую цену, отдать все, что для меня дорого и ценно. И хотя я не сделал это буквально, никому не отдал и не заплатил, но сам факт моего внутреннего согласия лишал меня смысла существования. Теперь же дискомфорт, ощущаемый каждой клеточкой моего измученного организма, воз-вРащал к жизни, напоминал и не давал забыть, что я — человек, что я жив и снова отвечаю за себя.
Еще раз огляделся. Вмятина сплющила корабль с левой стороны, придавив командную площадку и, скорее всего, все левое крыло. Неяркий свет от бокового обода, опоясывающего стены, падал на кошмарные искореженные поверхности. Но раз я жив, значит, корабль не разгерметизировался. Где мы находимся? Что случилось после коллапса? Где истант?
Я обогнул торчащие куски металла. Закругляющееся полотно лобового иллюминатора проваливалось в космос черной дырой, наполненной сиянием звезд. Я не был готов сейчас любоваться чем бы то ни было, но при виде открывшейся в иллюминаторе картины у меня отвисла челюсть. Оперевшись о прозрачную поверхность разбухшими ладонями, я застыл. Красота зрелища заставляла забыть даже о боли.
В бездонной черной глубине сияло божественное колье, развернутое полукругом от края до края пространства. Мириады звезд услаждали взгляд сиянием драгоценных камней. Красноватые и желтые, голубые и цвета морской волны. Разбросанные хаотично, они сверкали отдельными бриллиантами, соединялись в крупные огни, висевшие в паутине широкой полосы дымчатой алмазной россыпи. С правой стороны колье заворачивалось вдаль, теряясь в огромных пылающих огнях, почти сливающихся друг с другом, уходящих вглубь насколько хватало взгляда.
Пораженный, я не мог двинуться с места. Не знаю, сколько времени я простоял, разглядывая эту красоту. Мне хотелось впитать ее всю, запомнить, чтобы потом иметь возможность снова и снова наслаждаться ею. И от иллюминатора я смог оторваться только тогда, когда выпил все увиденное до дна, насытившись до кончиков ушей.
