Пружанки, напоминавшие плохо проваренную резину, Ивану не понравились, но крутить носом он не стал, рассудив, что жевать кальмаров все-таки калорийнее, чем читать золоченую вывеску на столовской двери.
Сжевав очередную банку резиновых калорий, Иван просвистел два такта «Яблочка» и пустился добывать резистор…
Только в пятый раз прошагав квартал из конца в конец, Иван понял, что радиомагазина на том месте, где ему положено быть, нет. Дом в полтора этажа, где за узкими витринными стеклами должны были лежать аккуратно расставленные радиодетали, стоял на своем месте. Но в окнах его были выставлены не радиодетали, а сбившиеся в тесную толпу разнокалиберные горшки с геранью. Над дверью висела вывеска, на которой было выведено вязью: «Карвон сарой». Иван было понадеялся, что так здесь радиомагазин называется, но робкая надежда протянула хилые ножки, едва только Иван прочитал чуть ниже: «Постоялый двор». И уже машинально скользнув по другим надписям — «Готель», «Весница» и еще каким-то, он отвернулся и зашагал прочь. И тут на противоположном тротуаре он увидел Ваську Трошина, танцплощадочного заведующего. Трошин стоял с видом витязя на распутье. Иван через плечо оглянулся — на ближнем доме висела вывеска «Трактиръ», а чуть подальше — «Шинокъ». Жуков машинально отметил, что заведений этих он не помнит почему-то, но раздумывать не стал и кинулся через дорогу к Васе. Тут бы и мог закончиться наш рассказ, потому что из-за угла с трамвайным лязгом вылетела группа всадников с копьями наперевес. Зазевайся Иван на секунду — и прости прощай, Иван Жуков! Но чудом каким-то он вывернулся из-под копыт, ощутив затылком конское дыхание, полуоглохший от лязга, пронесшегося у него над ухом, Иван выскочил на тротуар и остановился, глядя вслед странным всадникам, вырядившимся в костюмы из водосточных труб, молочных бидонов и с рогатыми ведрами на головах.
— Скачут, сволочи, — раздалось рядом. Жуков обернулся. Рядом стоял Васька, глядя вслед отдаляющемуся грохоту. В прищуренном взгляде его стояла зависть, и зависть прозвучала в слове, которое он произнес то ли про себя, то ли обращаясь к Ивану:
— Лыцари…
Жуков инстинктивно почувствовал, что Трошнн его не узнал, и убедился в этом тут же, когда просил:
— Извините, гражданин, где здесь радиомагазин?
Васька подозрительно посмотрел на него, Ивану показалось, что он вроде принюхался даже:
— Чего?
— Радиомагазин…
— Какой магазин?
— Да радио!
Васька обалдело смотрел на него.
— Да ты что? — обозлился Жуков. — Тебя же человеческим языком спрашивают: где здесь радиомагазин?
Трошин мигнул и плаксиво сказал:
— Какое радиво, чего вам, гражданин, надо? — стал по-рачьи отодвигаться. Оказавшись на относительно безопасном, по его мнению, расстоянии, Васька уже другим тоном вскрикнул:
— Вот я стрельцов сейчас кликну! Иван махнул рукой и повернул прочь. Сначала он обращался со своим вопросом к людям посолиднее с виду. А потом, ошалев от бессильной ярости, стал бросаться ко всем прохожим. Одни на его вопрос недоуменно пожимали плечами, другие пытались сообразить, что он хочет от них, третьи ускоряли шаг и еще долго подозрительно оглядывались на него. И ни один из нескольких десятков спрошенных, очевидно, даже и не слыхал прежде слова «радио». Охваченный отчаянием, Иван продолжал кидаться на прохожих, осознавая уже, что никто здесь и понятия не имеет о радио, а это значит, что радиомагазина и быть не может. А нет радиомагазина — нет и резистора. А это значит, что ему, Ивану Жукову, труба.
Нo он, бессмысленно надеясь, продолжал метаться по улицам, пугая прохожих расспросами, и кто знает, сколько бы это продолжалось, если бы не показался вдалеке медленно шествующий посреди постовой участковый Хрисов в низко надвинутом золотом венке. Жуков замер, как вкопанный, потом метнулся в кстати подвернувшийся проулок и через несколько шагов очутился перед широкой набухшей дверью с корявой вывеской: «Бухвет». И, толкнув дверь, он шагнул через высокий порог.
Подлетевший официант в долгополой малиновой рубашке, не спрашивая, провел его к свободному столу, отскочил, и через секунду, залитый в длинный черный фрак, поставил. перед Иваном большую деревянную кружку. Он появлялся еще не раз, как будто угадывая, что кружка у Ивана пустеет. И каждый раз появлялся одетый самым неожиданным образом, а один раз даже с бородой до пояса. Но Ивана удивить уже было трудно…
Из кухонной двери, распахнутой прямо в зал, сильно чадило. Над тесно сдвинутыми столами и лавками низко нависал густой табачный дым. То и дело чавкала забухшая входная дверь, и вместе с вошедшим врывались с холода клубы пара, мешались с дымом и чадом. Воздух слоился и дрожал, странно искажая лица и фигуры сидевших за кружками людей. Обрывки разговоров, которыми гудел зал, .вдруг явственно доносились до Ивана от самых дальних столиков, терявшихся в дымном полутумане. Он то вслушивался, то уходил в себя — механически, бездумно.
За соседним столиком сидели двое — оба удивительно на кого-то похожие. Иван чуточку, как-то нехотя, напряг память: ну да, один — вылитый Кот в сапогах; второй, — длинноносый, задиристый,-был удивительно похож на пожилого Буратино.
Кот в сапогах спросил:
— Слушай, а как ты относишься к экзистенциализму?
— Никак, — отвечал Буратино.
— Мне трудно поверить! — удивился Кот. -Разве можно «никак» относиться к экзистенциализму?!
— А мне начхать, — ответил Буратино, погружая в кружку длинный нос.
— Ты рисуешься!-возмутился Кот.
— Никак нет,-сказал, в кружку Буратино,- не художник…
Тут появился официант и поставил перед Иваном новую кружку, на секунду заслонив собой Кота с Буратино. А когда он снова отскочил, за Соседним столиком сидели два старика в черных высоких клобуках. «Монахи, что ли?» вяло подумал Иван. От столика донеслось:
— Милость без правды — малодушество есть. правда без милости-мучительство… Второй голос резко ответил:
— Чтый да разумеет!
Прислушиваться Иван не стал, и голоса как-то отдалились, словно говорившие отодвинулись далеко-далеко.
Хлопнула дверь, воздух сотрясся, и в противоположном конце зала открылись два сдвинутых стола. За ними, откинувшись на спинки стульев, сидели в расшнурованных синих куртках молодые усатые парни. Один вдруг поднялся и, высоко вздев кружку, завел:
— Нам каждый г-о-о-ость дарован богом… Собутыльники замолчали, подняв свои кружки.
— Какой бы ни-и-и был о-о-он земли… — тянул стоявший.
На лицах сидевших было написано ожидание и, когда их товарищ пропел:
