Пол Андерсон - Восставшие миры. Зима мира. Сломанный меч [Авт. сборник]

— Видите ли, сэр, — сказал Фландри, — то, что кажется невозможным, порой все же случается. Очень плохо, что повстанцы стерли записи моего компьютера о курсе моего гипердрайва. У меня бы были доказательства. Впрочем они есть и в моем отчете.

— Да, вы в своем отчете выстроили солидную цепь причин, — большую часть из которых нельзя проверить — из-за которых вы вынуждены были делать то, что сделали, или не делать ничего. Вы, должно быть, потратили на это весь обратный путь из сектора Альфа Круцис. Давайте честно. Вы намеренно отправились к Хьюгу Мак-Кормаку и сообщили ему насчет кода?

— Сэр, это было бы предательством.

— Вы не одобряете это, равно как и то, что произошло с губернатором, не так ли? Любопытно, что в последний раз его видели незадолго до того, как вы улетели.

— Многое могло случиться, сэр, — ответил Фландри. — В городе были беспорядки. У его превосходительства были личные враги. Любой из них мог воспользоваться случаем и свести с ним счеты. Если адмирал подозревает меня во лжи, он может санкционировать гипнопробу.

Керасков вздохнул.

— Ладно. Вы же знаете, что ни на чем таком я не собираюсь настаивать. Знаете вы и то, что никто не станет искать возможных свидетелей — слишком большая работа, а выигрыш ничтожно мал. Если оставшиеся повстанцы будут сидеть спокойно, мы позволим им раствориться среди прочего населения. Вы свободны, Фландри. Просто я надеюсь… впрочем, то, что я не копал слишком глубоко, может быть и к лучшему. Курите, курите. И можно послать за спиртным. Скотч любите?

— Просто обожаю, сэр!

Керасков проговорил несколько слов в интерком, положил локти на письменный стол и глубоко затянулся сигарой.

— Но скажи-ка мне хоть одно, блудный сын, — попросил он, — дай мне хоть один правдивый ответ во имя всех звезд и созвездий. Во мне говорит чистое любопытство. Скоро ты получишь длительный отпуск. Где и как твое извращенное воображение подскажет тебе его провести?

— Среди тех приятностей, о которых упоминал адмирал, — честно ответил Фландри. — Вино, женщины и песни. Особенно женщины.

«И кроме памяти, — подумал он с улыбкой, — это все, что оставила мне жизнь. Но она счастлива. И этого для меня достаточно».

Я помню. Нога уже стара, медленно ходит, и плоть ее болит, когда туман окружает хижину, стоящую на дне зимней ночи. Крылья, оставшиеся от Много Мыслей, слепы. Он сидит на своем месте один, кроме того времени, когда кто-то из молодых приходит за знаниями. Крылья, что принадлежали Открывателю Пещер и Скорбящему, принадлежат сегодня другому из Громового Камня. Руки Много Мыслей и Открывателя Пещер давно уже сложили свои кости в западных горах, откуда давным-давно пришли руки Скорбящего. И все же память жива. Узнавай, молодая рука, о тех, кто создавал единство до того, как я/мы появились на свет.

Это больше, чем смесь из песни, танца и ритуала. Мы, из нашей общины, не можем больше считать, что Наша узкая земля — это целый мир. За джунглями и горами лежит море, за небесами есть звезды, о которых мечтал Открыватель Пещер и которые видел Скорбящий. И есть чужеземцы с единственным телом, те, кто изредка навещают нас ради обмена или беседы, но о ком Мы слышим даже чаще, чем о соседних племенах, хотя сейчас мы внимательно их изучаем. Их боги и их деяния будут трогать нас все больше и больше по мере того, как проходит время, и они будут производить изменения где-то еще, а не только в Громовом Камне; и изменения эти явятся причиной того, что время вновь пройдет различными потоками от той устойчивости, которую я/мы с такой легкостью себе воображали.

И над всем этим самое важное: как можем Мы достичь единения со всем миром, если не понимаем его?

Так лягте же свободно на землю, молодые руки, старые ноги и крылья. Пусть ветер, река, свет и время проходят сквозь вас. Отдыхайте всем моим/вашим существом, наращивая ту силу, что приходит из мира — силу воспоминаний и силу мудрости.

Не бойтесь чужеземцев с единственными телами. Ужасна их сила, но Мы тоже сможем овладеть ею когда-нибудь, если изберем этот путь. Скорее жалость вызывает эта раса, ведь ока никогда не познает радости единения.

Как-то на исходе зимы трое мужчин направлялись в Аулхонт, где находился зимний сад Донии Герварской. Цель их путешествия лежала на реке Стальон, в четырех днях пути от аванпорта Фальд, и преодолеть это расстояние путнику из Арванета оказалось весьма нелегким делом.

В прошлом месяце солнце вступило в Элк, и теперь в мире царила не одна ночь, но земля все еще была покрыта снегом и оставалась по-прежнему белой. Старый жесткий наст хрустел под копытами. Ветер, пронизывающий пространство, наполненное ровным вечерним светом, вонзался в тела путников, напоминая о находящейся за горизонтом тундре и ледяных торосах.

Местность вокруг напоминала тайгу. Зыбкие бледно-голубые сумерки обступали путников со всех сторон. Из полумрака выплывали лапы мрачных сосен и голые, повисшие под тяжестью сосулек ветви берез и плакучих ив. Фиолетовый цвет неба на востоке, с редкими ранними звездами, плавно переходил к молочной бледности зенита и прозрачной зелени с плавающим кровавым кругом на западе. Над головами каркали в своих гнездах вороны. Высоко в небе парил орел, и солнце золотом вспыхивало на его распростертых крыльях. Справа и слева от всадников то и дело вспархивали куропатки. Из густого черничника вылетел фазан во всем великолепии своего радужного оперения. На южном склоне горного кряжа несколько сот крупных животных ковыряли копытами наст в поисках мха и оставшихся клочков травы. Среди них были и степные олени, и кони, и еще какие-то неизвестные путникам животные с круто изогнутыми рогами, и карликовые бизоны. Время от времени доносился лай дикой собаки и совсем уж издалека — ответное тявканье койота. Эта богатая земля принадлежала жителям Гервара.

Двое из мужчин были здешними, они родились в Рогавики. Это были широкоплечие и высокорослые длинноногие люди — шпоры низко вонзались в лохматые бока маленьких пони. У них была светлая кожа, удлиненные головы, а на широких лицах с короткими носами и развитыми скулами выделялись раскосые глаза. Одеты они были одинаково: рубахи, отделанные бахромой, брюки из оленьей кожи, украшенные разноцветными иглами дикообраза, мягкие полусапожки и меховые плащи с капюшонами. У каждого было по два ножа с массивными широкими лезвиями и по тонкой палке с наконечником — их использовали как метательное оружие. Кроме того, к седлам были приторочены копья, топорики, луки с колчанами, полными стрел, и лассо. У Жано были рыжие волосы, заплетенные на затылке в косичку, темно-каштановая грива Кириана доходила ему до плеч. В этом возрасте — им было семнадцать и восемнадцать лет — у них еще не могло быть настоящих бород, поэтому они были гладко выбриты. Жано был старшим сыном Донии, Кириан — ее последним мужем.