"Здравствуй, Фан, — скажет мне отечески. — Знаю, ты настоящий, достойный космолец. А насчет твоих сомнений, то у кого их нет! Каждый человек должен в чем-то сомневаться. Я тоже сомневался, когда создавал Космополис. Важно вовремя преодолеть сомнения, твердо решить: «да» или «нет». Я преодолел. И ты преодолеешь!"
Конечно, он на наше собрание не пришел, такое могло произой-ти лишь в моем воображении… Неужели я не увижу его, иначе как на портретах или в бронзе?
Космольцев тысячи, это самая массовая, а точнее, единственная молодежная организация. Почему единственная? Да в других нет нужды: все мы единомышленники, все горячо любим Лоора и верны идеалам лооризма.
Лучшие космольцы, повзрослев, становятся членами Космической лиги. Лига — авангард нашего народа, его честь и совесть. Мечтаю со временем вступить в ее ряды.
Все космольцы не поместились бы в Мемориальный отсек, да в этом и нет необходимости при нашем единомыслии. Пришли руководители ячеек, по уставу исполняющие роль выборщиков.
Огромное, залитое синеватым светом помещение. Никакой отделки — ребра металлической арматуры, многоярусная галерея с зигзагом лестниц. Ни намека на эстетику, все пионерски сурово, даже аскетично: несглаженные углы, асимметричные выступы. С одной стороны подобие амфитеатра с уходящими под своды рядами похожих на жердочки сидений — не свалишься, но и не усидишь дольше, чем нужно.
Размеры Мемориального отсека меня поразили. Я подумал с недоумением: зачем Главному Архитектору понадобилось столько места для работы, и не сразу вспомнил, что здесь он собирал из модулей макет Космополиса.
Пожалуй, единственное, что добавилось с того времени (не считая жердочек-сидений), это информационно-акустическая система, позволяющая общаться, не напрягая слуха и голоса.
Итак, будущие космольцы расселись в амфитеатре. Напротив, на просцениуме, расположились выборщики. Они не намного старше нас, а сразу различишь, кто есть кто…
Выборщики строги, важны, держатся непринужденно, раскованно. Слышны обрывки фраз, которыми они обмениваются:
— Венд был прав, когда…
— Вождь и говорит ему…
— Не три рекомендации, а пять…
Мы же робки и молчаливы. Не поднимаем глаз. Волнуемся. Даже дышится тяжело, хотя вентиляция отменная.
Вот встал один из выборщиков.
— Урм, младший советник вождя… — скороговоркой зашептали сзади.
Урм заговорил. Мы слушали, не спуская с него глаз, и машинально кивали головами, как бы в подтверждение каждой произнесенной им фразы.
Он излагал вещи, всем нам известные, я бы на его месте делал то же самое. Не случайно смысл сказанного им воспринимался без малейшего напряжения. Это ли не образец доходчивости!
— Вступая в космол, — напутствовал Урм, — вы присягаете на верность лиге и ее вождю, нашему вождю, великому Лоору. Космольцы всегда были в первых рядах строителей замкнутого общества…
Чувство сопричастности к общему делу, пробужденное этими простыми, общедоступными словами, охватило меня. Я невольно залюбовался Урмом: он произносил речь наизусть, не под фонограмму, — готов в том поручиться! — и ни разу не сбился, не воспользовался подсказкой минисуфлера!
Голос, накаленный пафосом, выверенные энергичные жесты, вот это трибун! И как его слушают, каким энтузиазмом заряжаются от него!
Тут я случайно перехватил взгляд Урма и поразился: он принадлежал совсем другому человеку, и человека этого среди нас не было… Усталый, отсутствующий, слепой взгляд!
"Показалось!" — с облегчением подумал я, потому что Урм вдруг обвел нас глазами, будто хотел заглянуть в душу — и заглянул! каждому по отдельности.
— Хочу надеяться, — сказал он, — доверительно приглушив голос, — что сегодня у меня появятся сто новых друзей.
Потом мы и выборщики расселись попарно. Начался индивидуальный контакт (тот самый экзамен, к которому я готовился). Как ни настраивал себя, а все равно почувствовал неприятный холодок, странную неловкость, точно раздевался перед посторонним.
Моим выборщиком оказался Реут, не знакомый мне прежде рыхлый парень, державшийся подчеркнуто сухо, свысока. Его бледное, казавшееся припудренным лицо выражало брезгливость. И за время беседы ни разу не шелохнулось. Даже губы не шевелились, когда он говорил, — чревовещатель, да и только!
Я сразу же понял, что Реут испытывает ко мне неприязнь, и это чувство было взаимным.
Буквально все в Реуте выглядело старческим, от старомодного глухого комбинезона до потрепанного блокнота, который он не выпускал из рук, то закрывая, то раскрывая вновь, чтобы поставить галочку или вычеркнуть заданный вопрос.
Глаза у него были тусклые, немигающие, без ресниц. Такие я видел на сохранившихся изображениях рыб. Волосы неопределенного цвета, редкие, слипшиеся. Лобик крошечный, а подбородок, напротив, непропорционально крупный, тяжелый. И щеки дряблые, отвисшие, как у старика.
Каждую фразу Реут начинал со слова «так», но слышалось «тэ-эк»:
— Тэ-эк… Что имел в виду великий Лоор, говоря о примате замкнутости?
Или:
— Тэ-эк… Что бы ты сделал, узнав, что твой наставник тайно слушает передачи с Гемы?
А действительно, что бы я сделал? Донес бы куда следует? Ох, не знаю, как бы я поступил… Зато знаю, как надо отвечать на такие вопросы:
— Сообщил бы уполномоченному по охране верности.
Все во мне было напряжено. Боялся сорваться, ответить Реуту таким же брюзгливым тоном, да еще передразнить его дурацкое «тээк». И оттого отвечал на вопросы, точно отражал летевшие в меня метеориты, — быстро и четко, без единого лишнего слова, стараясь не отвлекаться от сути.
Затем наступила тишина. Как-то разом, вдруг, будто по неслышной команде.
"Все, конец допросу!?" — подумал я с облегчением и в то же время с некоторым разочарованием, потому что успел войти в азарт, отбивая «метеориты».
Урм сделал знак. Сидевший в нижнем ряду слева выборщик встал и произнес:
— Достоин.
Рядом поднялся другой, тоже сказал:
— Достоин.
И словно волна зигзагами покатилась по рядам:
— Достоин… Достоин…
Вот она добежала до нас. Но что это? Реут промолчал…
А за нашими спинами, все выше и выше:
— Достоин… Достоин… Достоин…
Я не мог поднять глаз.
Девяносто девять раз прозвучало слово «достоин», и вновь стало тихо, лишь урчание серводвигателей доносилось извне. Мы так к нему привыкли, что обычно не замечали, но сейчас оно казалось оглушительным.
И все же я расслышал тихий голос Урма:
