Отсюда стартовали первые переселенцы на Лауру.
Здесь окончит свой печальный путь по Земле их далекий потомок, пилот Ромул.
Он осмотрелся и увидел трехцветную, черно-бело-рыжую кошку, притаившуюся в безопасном отдалении. Взглядом и позой кошка излучала испуг и ненависть. Ромул сделал шаг, она сорвалась с места и беззвучно исчезла.
Пилот шагал, подставляя заоблачному ласковому светилу бледно-смуглое, костистое, остробородое лицо; шагал, высоко поднимая колени, отмахивая перчаткой в перстнях наглые одуванчики чертополоха. За лаурянином упругой походкой атлета спешила полупрозрачная статуя, молочно-аметистовый Дискобол, очерченный огнем по контуру мышц и каменно-кудрявой слепой головы, — ангел Второго Возрождения. Антиутилитаристы, поднявшие «эстетическую революцию», вложили бездну выдумки и вкуса в каждый тогдашний инструмент, корабль, робот.
Лес расступался молча, только хрустели под сапогами сухие шишки. Птицы давно отыграли свадьбы, учили оперившихся птенцов мудрости осеннего перелета и голос подавали редко.
Сосны боязливо касались стены. Ноздреватая серая кладка замыкала цирк. Тысячелетняя шуба винограда щетинилась очередной свежей порослью. Ромул вскарабкался на осыпь, прошел проломом, подобным ущелью.
Он остановился, не видя смысла идти дальше; робот замер, полуоторвав ступню от щебня. Подкравшись, ворвался в проломы ветер, напоенный цветочным медом и смолой, принес сухую пыльцу, и чешуйки сосен, и крылышки мертвых насекомых; взвихрил тополя, заиграл изнанкой листьев — белыми зеркальцами…
Счастье обретения покоя, сон безлюдных просторов, глухая боль потери — неужели так много может навеять ветер прародины? Бормочет, смеется, игрой белых зеркалец завораживает Земля, покинутая, но незримо полная — до самого облачного свода — чувствами ушедших, памятью об ушедших. Он, Ромул, — беглец, отщепенец. Разорвана нить духовной связи с общиной Лауры, с Учителями. Он один против шелестящего колдовства июльской Земли.
…Костром загудели, затрещали встопорщенные тополя, истаяла пелена полудня, и в щербатую кружку диспетчерской молодым вином хлынуло солнце. Ослепленный вспышками зеркалец, осыпанный пылью и лепестками с луга, Ромул на одно сладкое, обморочное мгновение почувствовал все сразу, все, что его окружало и было в нем самом. Струны магнитного поля гремели под пальцами солнечных потоков; вторя мощным аккордам, играли оркестры в каждом уголке его тела, делились клетки, толчками плыли но венам густые, горячие ручьи, — а может быть, то текли соки в корнях тополей и винограда?
За этот миг, более насыщенный, чем вся его предыдущая жизнь, успел постигнуть Ромул послушное, размеренное бытие своего робота — Дискобол не был чужд природе, но относился к ней, как наручные часы к запястью.
Потом все ушло; снова подали голос потревоженные шмели, где-то рухнула отмершая ветка, и гость понял, что он уже не один.
— Разумеется, вы всемогущи, — заговорил он, протянув руку туда, где в бликах зелени ощущал взгляд и улыбку. — Но расправа с беззащитным пришельцем не принесет вам чести. Оставьте мне мою волю — смотреть и выбирать.
— Так и быть, — смотрите! — совсем с другой стороны ответил чуть насмешливый женский голос. Изменив лаурянской сдержанности, Ромул обернулся так резко, что робот вообразил угрозу хозяину и принял боевую стойку.
…Все они знали с детства, пилоты и те, кто не думал покидать Лауру: полет к Земле — гибель. Хуже, чем просто гибель. Невообразимые для лаурянина последствия. Плен в мире невидимых и могучих существ, чуждых всему людскому, живущих «по ту сторону добра и зла». После разрыва с Розалиндой и ссоры с Учителем Ромула потянуло к Земле, как тянет в пропасть: было захватывающе и жутко улетать. Одичавшая прародина успокоила его плеском, шелестом и птичьими голосами. Теперь в одну секунду вернулось предстартовое чувство.
У опушки рощи стояла молодая женщина. Ромул, с его академическим вкусом, предпочел бы, чтобы ее плечи были поуже, а бедра — пошире. Но все-таки женщина была хороша. Безупречно стройная, рослая, свежая, с выпукло вырезанным ртом и крупными кольцами смоляных волос. Широко расставленные глаза на тонком загорелом лице сочетали, подобно янтарю, тепло и твердость. Зоркий, воспитанный шедеврами взгляд пилота подметил противоречия, слагавшиеся в странную гармонию. Грудь высока, но кости ключиц сквозят под оливковой кожей в распахнутом вороте рыжей безрукавки, и худы сильные темные пальцы, по-мужски обхватившие ремень тугих брюк. Она внушает тоску и тревогу, как этот ветер, утихший по ее приказу.
Решив не сдаваться до конца, он выставил правую ногу, склонил голову и, плавно поводя кистью от сердца, сказал, как говорили с дамами на его родине:
— Очень любезно с вашей стороны принять для встречи странника столь очаровательный телесный облик!
Она пожала крепкими плечами:
— Я ничего не принимала, это мой настоящий вид.
Внутренне посмеиваясь, Ромул еще галантнее поклонился фантому:
— Как вам будет угодно!..
Женщина порывисто мотнула черной гривой:
— Вот чудак-человек! А какими же вы нас представляете?
— Такими, какие вы есть, — рискнул сказать Ромул. — Бестелесными, живущими в космической пустоте, и незримыми, покуда вам не будет благоугодно воплотиться.
Шаг навстречу, другой… Поборов леденящий ужас, Ромул позволил ей взять обе свои руки.
— Скажите, зачем вы здесь? Что собираетесь делать дальше?
…Однажды он сам задал подобный вопрос Розалинде. Открыл душу тонкой, чуткой девушке, которую считал пожизненным вторым «я». Выплеснул сомнения многих лет — концентрированную кислоту одиночества — и спросил: «Что же нам делать дальше?»
Не мне делать, а нам, потому что не отделял себя от нее… И Розалинда испугалась. Ромул никогда не видел ее лицо таким искаженным. Несколько секунд она смотрела на Ромула, широко раскрыв рот, со слезами в распахнутых глазах. Затем громко всхлипнула и бросилась вниз по лестнице, грациозно подбирая белое платье со шлейфом. Бежала, точно Золушка с последним ударом часов, вниз по розовым ступеням, мимо надраенных бронзовых фавнов и нереид, вниз, в галдящую сутолоку набережной, где под фонарями ползли кареты и прогуливались разряженные пары, сопровождаемые роботами Второго Возрождения: изумрудными рыцарями, беломраморными девами, диковинными жуками или ящерицами.
У Розалинды был фарфоровый робот, увитый живыми розами. Она плакала, но быстро утешилась. По канонам Лауры, где никто не изменял свой врожденный облик, девушка была прекрасна: округлые узкие плечи, тяжелые бедра, пухлые детские ладони и ступни. Облагороженный вариант Венеры Виллендорфской, божественная родильница. Розалинда утешилась восторгами обожателей, а Ромул понял, что не может больше оставаться на Лауре…
