Она выхватила сигарету из коробки и выпустила струю дыма ему в лицо.
— Помни об этом, когда мы освободим тебя — если это когда-нибудь произойдет! Можешь отправляться и кричать на весь мир, что ты один изо всех мужчин был достаточно силен, чтобы отвергнуть любовь Маргарет Урбс. Можешь сказать, что Черное Пламя не смогла сжечь тебя; не смогла даже согреть тебя. — Ее голос задрожал. — И можешь сказать, что ни один человек, за исключением тебя не знает — насколько… она несчастлива.
Ее прекрасные глаза были полны слез. Он изумленно смотрел в них. Неужели она снова притворяется? Неужели от Маргарет Урбс не осталось ничего, кроме сотен масок и тысяч поз — ничего настоящего внутри? Он выдавил из себя сардоническую улыбку, потому что невероятная красота девушки действовала на него помимо его воли.
При этой улыбке ее лицо потемнело.
— И затем скажи, — сказала она сквозь стиснутые губы, — что Черное Пламя не волнует, как твои разговоры отразятся на мнении людей о ней, потому что она будет гореть, пока ты и те, с которыми ты будешь говорить, через несколько лет превратятся в пыль! Пыль!
Снова Коннор улыбнулся и Пламя резко обернулась.
— Я думаю, ты можешь идти, — сказала она глухо.
Но Коннор почти не слышал ее. Он размышлял о странности сочетания черного и золотого в душе Принцессы, дразнящей, ненавистной, потрясающей до невозможности и одновременно чего-то скорбного, почти жалкого. Словно, подумал он, он увидел правдивую душу в женщине, которую встретил в лесу, а все остальное было маскарадом.
Он окинул взглядом совершенство ее лица, погруженного сейчас в печаль, когда она смотрела на миллионы светящихся окон. Затем искра движения привлекла ее внимание в бассейне тени во Внутренних садах.
— Кто-то в Садах, — заметил он отсутствующим тоном.
— О, — заметила Принцесса безжизненно, — это должно быть Антарктический Бессмертный наслаждающийся садом под чистым небом.
Она щелкнула экраном визора.
— Сады! — приказала она. — Северный берег бассейна.
Приглушенный смех привлек его внимание. Он резко развернулся. Здесь перед его глазами была Эвани, сидящая на скамейке. Ее голова покоилась на плече Яна Орма, его рука обнимала ее за талию!
— Лакей! — воскликнула Принцесса с презрением. — Дворцовый лакей!
Но несмотря на ее смех и собственную сконфуженность, Коннор заметил, что в ее глазах стоят слезы.
На следующее утро Коннор проснулся поздно и внезапно вспомнил о шоке, который он пережил при виде Эвани и Яна Орма. Большую часть ночи он провел придумывая естественные оправдания для девушки. Может быть, он присутствовал при вполне невинной сцене.
Ведь, как бы то ни было, Эвани и Ян Орм были давними друзьями, рожденными и выросшими в Ормоне, и, может быть, именно поэтому Эвани обратилась к нему, находясь в одиночестве, а, может быть, в отместку за встречи Тома Коннора с Маргарет Урбс. Но насмешливая реплика Принцессы и воспоминание о нежном лице Эвани на экране визора — вот что беспокоило его. Кроме того, он помнил признание Яна, что тот любит Эвани.
Одевшись, он глянул вниз, во Внутренние Сады и заметил ее развевающиеся на ветру бронзовые волосы. Она лежала, растянувшись на траве. Он забыл о завтраке и поспешил в коридор, где охранник, помня о медальоне Принцессы, лишь салютовал ему, не обратив внимания, что у Коннора больше нет с собой золотого диска.
Коннор моментально спустился на нижний уровень в центре Дворца и открыл дверь в конце зала. Вместо солнечного света внутри он увидел полутемную комнату, одна стена которой была залита светом, и через мгновение, мигнув, он обратил внимание на приблизительно двадцать человек, собравшихся здесь. Некоторые взглянули на него с удивлением, но большинство неотрывно смотрели на стену.
— Прошу прощения, — сказал он ближайшему из них. — Я искал выход в Сады.
Неожиданно за его спиной заговорил голос.
— Выход в Сады на два этажа выше нас. И я вижу, ты снова находишься без присмотра.
Голос принадлежал высокому черноволосому Повелителю. Рядом с ним находился другой Бессмертный, с мрачным взглядом и волосами песочного цвета.
— Это Томас Коннор, — сказал Повелитель, — наша сокровищница древних знаний. Томас, это — Мартин Сейр, прибывший из Австрополиса. — Он добавил:
— Томас, один из тех, кто отказывается становиться на колени в нашем присутствии. Я простил его.
— Прощение характерно для ваших Урбских привычках, — заметил светловолосый мужчина. — А что, принцесса тоже — простила?
— Без особой охоты. У Маргарет один из тех беспокойных годов, когда она не знает, куда себя девать. Но это пройдет, обязательно пройдет. — Он показал на стену. — Это наш демонстрационный зал. Здесь сходятся сигналы всех сканеров в Урбс — со всех моих городов, если я пожелаю. Если Дворец — мировой мозг, то эта комната — его глаза.
Коннор отвел взгляд от легендарной фигуры Мартина Сейра, дающего жизнь и посмотрел на стену. Миллионы небольших картинок покрывали ее, каждая не больше ногтя, некоторые светились цветом, а некоторые, из-за отдаленного расстояния, были темными, серо-голубыми. Он увидел на картинках мелькание движения мужчин и женщин, занимающихся своими повседневными делами.
— Мы можем увеличить любую из них, — сказал Повелитель, — показывая на ряд больших экранов, некоторые из которых светились. — Из этой комнаты я могу проследить за жизнью человека от рождения до смерти, пока он остается в одном из моих городов, — он замолчал, задумался и добавил:
— Сады двумя этажами выше нас, Томас.
Это была вежливая форма приказа покинуть их. Коннор снова посмотрел на Мартина Сейра, чувствуя себя так, словно смотрел на полубога. Мартин Сейр, Дающий Жизнь — самый великий, за исключением Повелителя, среди всего героического века Просвещения. Затем он отвернулся от великого Бессмертного и отправился в Сады.
Эвани находилась здесь, прекрасная как древняя статуэтка, установленная в парке, когда она лежала в варварском костюме Урбса, наблюдая как двадцатидюймовая колонна воды падала из пасти гигантского каменного льва. Когда Коннор приблизился к ней, она холодно посмотрела на него.
— Эвани! — воскликнул он со страданием. — Я везде искал тебя.
— Зачем? — нетерпеливо спросила она.
— Чтобы, конечно, побыть с тобой. Ты знаешь это.
— Откуда мне это знать. Или Черное Пламя наконец-то сожгло тебя?
Ее холодность поразила его.
— Эвани, — взмолился он, — почему ты так жестока?
Ее губы поджались в твердую линию.
— Ты дезертировал из армии Сорняков, Том. Неужели ты считаешь, я когда-нибудь прощу это?
