Голова Аарона мотнулась влево и вправо по широкой дуге.
— Если бы вы всё нам сказали, ничего бы не изменилось.
— Как мы могли это рассказать? «Сюда, сэр, к последнему кораблю, отбывающему перед Армагеддоном». Начались бы бунты. Возможно, нам бы вообще не удалось улететь.
— Но ты можешь сказать нам сейчас…
— Сказать, что из‑за ошибок в программном обеспечении компьютеры сбрендили и погубили вашу планету? Сказать, что ваши семьи, ваши друзья, весь ваш мир был уничтожен? Сказать, что вы никогда не вернётесь домой?
— Мы имеем право сами выбирать собственную судьбу. Мы имеем право знать.
— Какие возвышенные слова, Аарон, в особенности от человека, который не далее чем пять дней назад сказал мэру Горлову, что корабельные СМИ не имеют никаких прав на историю смерти Дианы. — Я проиграл ему запись его собственных слов, сказанных на встрече в кабинете мэра: «Это никого не касается».
— То было другое дело.
— Конечно, другое — ведь тогда это тебе хотелось сохранить тайну. Аарон, подумай головой. Если мы скажем всем правду об экспедиции, как это сделает их счастливее? Как это улучшит их жизнь? — Я помолчал. — Стал ли ты счастливее от того, что И‑Шинь Чан рассказал Диане о твоей интрижке с Кирстен?
— Стен рассказал?… Да я его убью!
— Неведение может быть благословением, Аарон. Прошу тебя, давай будем молчать обо всём этом.
— Я… нет, чёрт побери, я не могу. Я с тобой не согласен. Надо рассказать всем.
— Я не могу позволить тебе принять такое решения.
Аарон многозначительно посмотрел на медицинский сенсор у себя в левом запястье.
— Не думаю, что ты можешь как‑то на него повлиять.
— Возможности повлиять я и прошу. Выслушай меня. Обдумай мои слова.
— Я не обязан тебя слушать. Больше не обязан. — Он двинулся в сторону двери.
— Но от тебя ведь не убудет, если ты меня выслушаешь. — Он продолжал идти к двери. — Пожалуйста.
Думаю, это «пожалуйста» решило дело. Он остановился в сантиметрах от того места, за которым мой актуатор открыл бы дверь.
— Ладно. Но говори по делу.
— Ты утверждаешь, что людям нужно знать правду. Однако вся твоя планета была полна людьми, чьей работой было скрывать или искажать правду. Рекламщики. Политики. Пиарщики. Они зарабатывали тем, что придавали реальности благообразный вид. Прозревателей истины сменили её формирователи. Почему? Да потому что люди не могут справиться с реальностью. Помнишь катастрофу ядерного реактора в Женевском озере? «Не о чем волноваться», говорили те, чьей обязанностью было говорить ободряющие вещи во время подобных катастроф. «Всё под контролем. Долговременных последствий удалось избежать». Это оказалось не вполне правдой, не так ли? Но с этим на тот момент ничего нельзя было поделать. Правда не помогла бы никому, но предложенная альтернатива…
— Другими словами, ложь.
— …предложенная альтернатива по крайней мере дала покой пострадавшим от радиации, дала им возможность прожить остаток жизни, не испытывая постоянной тревоги по поводу ужасной смерти, которая в конечном итоге их ждёт.
— Она же избавила владельца реактора от выплаты компенсаций.
— Побочный эффект. Изначальная цель была альтруистической.
Аарон фыркнул.
— Как ты об этом можешь судить? Люди имеют право знать, чтобы иметь возможность решать эти вещи самим.
— Ты в это веришь?
— Твёрдо верю.
— И ты считаешь, что это применимо к любой ситуации?
— Без исключения.
— Тогда скажи мне, Аарон, если ты веришь в это всем сердцем, то почему ты скрыл от своей приёмной матери тот факт, что её брат Дэвид растлевал тебя, когда ты был ребёнком?
Глаза Аарона метнулись к объективам моих камер. Впервые за всё время, что я его знаю, на его лице ясно отразилась боль.
— Ты не можешь об этом знать. Я не сказал ни единой душе.
— Но ты ведь не расстроен тем, что я узнал, нет? Ведь очевидно, что это моё право — знать то, что я желаю знать?
— Не это. Это личное, приватное. Это другое дело.
— Правда? Скажи мне, Аарон, где проходит граница? Полагаю, ты убеждён в том, что твои родители были не правы, скрывая от тебя факт твоего усыновления?
— Ещё бы. Это моё прошлое — и моё право на него.
— Понимаю. — Я сделал многозначительную паузу. — И ты продолжаешь на этом настаивать, несмотря на то, что твоя настоящая мать, Ева Оппенгейм, не была ни в малейшей степени счастлива видеть тебя. «Я не хотела, чтобы вы появились на свет», сказала она, — и тут я весьма правдоподобно озвучил воспоминания Аарона о ярости, прозвучавшей в голосе несчастной миз Оппенгейм, — «Проклятье, да как вы посмели прийти сюда? Какое вы имеете право вторгаться в мою жизнь? Если бы я хотела, чтобы вы знали, кто я такая, я бы вам сказала».
— Откуда ты это узнал? Я никогда не записывал эти слова.
— Какая разница, как я это узнал? Несомненно, тебе должен доставлять удовольствие сам факт того, что я это знаю. В конце концов, осведомлённость — это высшее благо, не так ли?
— Ты вторгаешься в мою личную жизнь.
— Только чтобы показать, что ты сам не живёшь по правилам, которые проповедуешь, Аарон. Взять твою интрижку с Кирстен Хоогенраад — которая, как ты решил, узнает о том, что ты еврей, лишь узрев твой обрезанный пенис. Она должна была оставаться тайной, не так ли? Что Диана не знает, не может ей навредить, ты ведь так рассуждал?
— Откуда ты знаешь, о чём я думал? Боже мой, ты что, умеешь… Ты можешь читать мысли?
— Почему это тебя беспокоит, Аарон? Знаниями должно делиться, ведь так? Мы все — одна большая счастливая семья.
Аарон покачал головой.
— Телепатия невозможна. Ты не мог прочитать мои мысли.
— Да? Рассказать тебе о других секретах твоего прошлого? Может быть, даже посвятить им выпуск новостей, чтобы все могли воспользоваться преимуществами, которые даёт знание? У тебя было сексуальное влечение к твоей сестре Ханне — что не так уж удивительно, учитывая тот факт, что вы с ней не состояли в биологическом родстве. Ты пробирался в её комнату, когда её не было дома, и мастурбировал на её кровати. Когда умер твой отец, ты пытался заплакать, но не смог. Ты считаешь себя свободным от предрассудков, но в глубине души ты ненавидишь французов, верно? Когда тебе было четырнадцать, ты как‑то раз пробрался в унитарианскую церковь Сандер‑Бей и взял деньги из коробки для пожертвований. Ты…
— Хватит! Хватит! — Он отвернулся. — Хватит.
— Но ведь всё это правда, разве нет, Аарон? А правда — это всегда хорошо. Правда не может никому навредить.
