Дэвид безропотно пошел к двери, хрустя по осколкам, и исчез. Гровер переключился с овцы, ходившей как человек, на человека, ходящего как овца.
Когда я повернулся к нему, он уже достал память и держал в руке шнур от микрофона. Я быстро научился узнавать эту штуку. Он посмотрел на меня с отчаянием в глазах, и на короткое мгновение мой гнев испарился, и мне стало жаль его. Но только на мгновение.
— Меткалф, — произнес я.
Он знал, что мне нужно, и произнес мое имя в микрофон. Ответный голос его звучал тихо и ровно, словно он потратил много времени, надиктовывая эту позицию.
— Детектив, — услышал я. — Опасный, импульсивный человек. Мейнард имел неосторожность впутать его, и он не отпускал хватки. Двойник-антипод Денни Фонеблюма. Присутствие чрезвычайно нежелательно.
Тестафер безучастно смотрел на меня, пока машина вещала его голосом. Я улыбнулся. Мне даже понравилось по-своему это описание. Приятно все же видеть следы своей работы. Я протянул Тестаферу один из стаканов, и он нервно присосался к нему в ожидании, пока машина выговорится.
— Это очень старое воспоминание, — тихо сказал он, и глаза его наполнились страхом.
Я искал в них хоть проблеск враждебности или вины, но не нашел.
— Все в порядке, — утешил я его. — Вполне точно.
Он не понял, а если понял, то напугался еще больше. Так или иначе, эффект был налицо: он сидел, глядя на меня с ужасом, словно ребенок, которому показали буку. Я сел в кресло напротив и отхлебнул из стакана. Все верно, джин и тоник. Гнев мой стихал, да и питье было отменное. Я не старался подогревать гнев. Кой черт злиться на парня, который не помнит, о чем речь? Прошлое давило мне на плечи непосильным грузом — только я один настолько глуп, чтобы тащить его, — и я подумал, не пора ли сбросить его к черту. Тестафер являл собой очень соблазнительный пример для подражания. На секунду я позавидовал ему и чуть не полез в карман за конвертом.
На секунду. Потом я сообразил, что думаю, сделал глубокий вдох, поставил стакан на пол, вытер губы, чтобы и следа алкоголя на них не осталось, и выкинул порошок из головы. Я старательно сжал кулаки своего гнева, поднялся, шагнул вперед и схватил память Тестафера. Провод от микрофона вытянулся между нами. Тестафер уставился на меня, широко открыв глаза и рот. Вот теперь я был зол, и мне хотелось, чтобы он тоже это почувствовал. Я надеялся, он ощутит себя более уязвимым, увидев свою память у меня в руке.
— Овца Дульчи, — произнес я сквозь зубы.
В его глазах обозначился первый проблеск чего-то, кроме кромешного страха.
— Говори.
Он повторил имя.
— Твоя давнишняя компаньонка, — послышался голос из памяти. — Ее жизнь трагически оборвалась. Убийство осталось нераскрытым.
— Ложь! — сказал я. — В убийстве овцы обвинили Ортона Энгьюина.
Тестаферу было совсем худо. Рука с микрофоном тряслась.
— Энгьюина обвиняли только в убийстве Мейнарда, — сказал он.
— Кто убил овцу?
Он зажмурился.
— Кто убил овцу? — повторил я.
Он наклонился и прижал губы к микрофону. С закрытыми глазами он, словно молитву, повторил вопрос:
— Кто убил овцу?
— Убийство осталось нераскрытым, — ответила память.
— Убийство осталось нераскрытым, — повторил он мне, так и не открывая глаз.
— Я раскрыл его, Гровер. Открой глаза и скажи мне, кто убил овцу?
Я протянул руку и заставил его выронить микрофон. На этот раз он открыл глаза, но продолжал молчать.
— Тебе это не нужно, — произнес я, показывая ему память. — Ты мог водить меня за нос минуту или две, но ты выдал себя, когда закрыл глаза. Так кто убил овцу?
Я уронил коробку с микрофоном на пол и раздавил их подошвой. Они состояли из пластика, проводов и микросхем и замечательно хрустели на ковре. Я топтал их до тех пор, пока они не смешались с осколками безделушек. Тестафер покраснел еще сильнее и расплескал питье, и мне показалось, что глаза его увлажнились, но он все-таки взял себя в руки.
— Я убил ее, — произнес он наконец. — Как вы догадались?
— Ничего сложного, — ответил я. — Я вычислил это сразу: вы вскрыли кишечник. Для того чтобы убить, это не обязательно, и тот, кто в таких вещах разбирается, так не сделал бы. Но вы не хирург, тем более не ветеринар. Если вы сделали это нарочно, это почти сработало, а если случайно, вам почти повезло. Почти.
Он так и не сказал мне, которое из двух предположений верное. Я решил, что второе.
— Дульчи знала много, чтобы навести меня на верный след, — продолжал я. — Я не добился от нее почти ничего, но вы этого не знали. Я оставил вас здесь тогда в панике. Уже тогда я думал, что вы расправитесь с ней. Так что не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, кто убил.
Я видел, как Тестафер корчится на диване передо мной. Шесть лет он гнал от себя эти воспоминания. Он явно пользовался Забывателем и машиной-памятью для отвода глаз. Но так же явно сейчас он в первый раз жил настоящей памятью.
— Бога ради, — произнес он, закрыв лицо руками. — Не вытаскивайте это наружу. — Звучало это так, словно ему предъявили обвинение.
— Успокойтесь, — сказал я. — Я не борец за права животных. Меня можно подкупить, ответив на пару вопросов.
Я говорил совершенно искренне. Не то чтобы я жалел его — я не собираюсь взвешивать грех и раскаяние, — но я вел свою собственную игру.
Я дал ему минуту взять себя в руки.
— Восемь лет назад Челеста не уезжала из города, — начал я. — Она жила у вас. Вы были семейным доктором. Вы принимали Барри, и она доверяла вам. Фонеблюм начал раздражать ее, и она хотела отделаться от него. Верно?
Он кивнул.
— Не Фонеблюм познакомил Мейнарда с Челестой. Это сделали вы. Вы вводили его в практику, и они встретились и полюбили друг друга, несмотря на ваши предостережения. Верно?
— Абсолютно верно.
— Челеста с овцой дружили с тех пор, как Челеста жила здесь. Дульчи знала про Фонеблюма все, и вы решили, что я все из нее выбил. Вы не поверили ей, когда она клялась, что держала свои маленькие черные губки на замке, и вы были в ярости на нас обоих, но выместили эту ярость только на ней.
Он только кивнул.
— Она вас не выдала, Гровер. Она не сказала ничего. Возможно, вы предпочли бы, чтобы она не впускала меня, но она не выдала ничего важного.
Он молчал. Один раз он всхлипнул, но и только. Он был готов ответить на любой мой вопрос. Но я скис. Последний кусок мозаики лег на место. Я не хотел больше ничего от Тестафера, а сидеть здесь, глядя на его красное лицо, мне тем более не хотелось. Мне нужно было ехать и доделывать работу, и еще мне нужно было зелье, очень нужно. Я уже встал и собрался уходить, и тут меня осенило. Тестафер — врач, и Тестафер — богатый человек, и Тестафер наверняка любит нюхать что-то получше, чем порошок из Отдела.
