Или же тогда он просто притворялся…
Зачем?..
У Кима зашумело в ушах. Райр смотрел с интересом, поворачивая голову то вправо, то влево. Снова пощелкал клювом.
— Волнения излишни, два образумленных вида говорят сами за себя. Нам просто было заинтересованно. Интрига. Зачем? Обычно молодой разум не терпит конкурентов даже в соседних мирах, а тут… Четыре разумных вида на одной планете. Вам не тесно?
— Не знаю… — Ким осторожно поставил банку на перила. — Я не специалист. Вы бы лучше кого из учителей спросили, я же просто пилот-испытатель, меня в учителя временно…
— Вы продолжаете волноваться. Почему? Информация была искажена? Воспринята неправильно? Говорю снова — решение принято. Вас можно поздравить. Всех вас — людей, дельфов, шимпов и джи. Вы приняты. Скоро об этом объявят официально.
Восторженный рев толпы на площади перекрыл последние слова райра — показался заваленный цветами спецавтобус. Он медленно полз по краю трассы вдоль волнующегося человеческого моря, а с ближайших домов на него продолжал сыпаться цветочный дождь. Ким вцепился в перила — ноги держали плохо. И понял, что улыбается, провожая автобус взглядом.
Получилось.
Значит, не зря он столько мучался со своею группой, и, даже несмотря на выходку этой дуры, все получилось…
— Вы не любите джи, — сказал райр, глядя на Кима левым глазом, и это был не вопрос, а утверждение. — Не любите, но учите. Помогаете. Признаете равными. Поговариваете о возвращении симбиоза. Почему? Уничтожить проще.
— Не люблю, — подтвердил Ким легко и радостно. — Но они же не виноваты, что не люди. А возобновление симбиоза — это навряд ли, это политики что-то там совсем намудрили. Мы слишком разные.
— Вы их боитесь. — На этот раз прозвучало почти вопросом. Киму стало смешно.
— Ага!.. Боюсь. Ну и что?
Какое-то время они молчали, только райр пощелкивал клювом что-то непереводимое и разглядывал человека по очереди то левым, то правым глазом. Автобус медленно тащился сквозь цветочный дождь, люди кричали что-то восторженное.
— Возможно, в этом все дело. — Райр щелкнул клювом как-то особенно решительно. — В разрыве симбиоза. Родительское чувство. Новый разум, разум ребенок… Продолжатель. Я понимаю.
Внизу кто-то пытался произнести речь, но его перебивали взрывами хохота.
— У меня есть реализованный несовершеннолетний потомок, — сказал райр, помолчав. — И еще трое вероятных. А у вас есть дети?
— Двое.
— Кто за ними следит, пока вы учите джи?
— Брат. У него нет своих, вот и приглядывает за племянниками.
— Разумно устроено. Мой у побочных родителей. Тоже разумно.
Автобус все полз вдоль площади со скоростью ленивой улитки. И словно бы даже не приближался к зеленой ковровой дорожке.
— У нас были сомнения, — сказал вдруг райр. — Серьезные сомнения. Два образумленных вида — это, конечно, важно, но джи… И еще этот слоган. Ваш коллега был с нами не до конца откровенен. Это понятно и объяснимо. Дело не в этом. И даже не в глаголе, хотя он тоже может иметь негативный и уничижительный смысл. Дело в определении. Оно не от самоназвания изначально произошло. От ругательства. Джеляб. Было у вас когда-то такое ругательство. Очень грязное. Так ваши предки называли предков тех, кого вы сейчас зовете джи. Не знали? Вы молодой, могли и не знать. Но мы — наблюдатели, и мы не могли не проверить все. Не подготовиться. К тому же вы слишком близки. Почти едины. И такой негатив… Вам знакомо понятие шизофрении?
Райр снова защелкал клювом, и Ким вдруг понял, что Чужой так смеется.
— Космос открыт для всех, да. Но не для тех, кто хочет его лишь для себя. Очень неприятно. Детская болезнь, да. Детям надо сидеть на своих планетах, пока не станут взрослыми. Космос не для детей. Два образумленных вида, конечно, но ведь и дети могут завести детей, так и не став взрослыми. У нас были сомнения. Серьезные сомнения. Этот ваш девиз оскорбителен для джи. Нетолерантен. И то, что вы пытались говорить с нами на нашем языке, присвоив наши слова… Детям свойственно повторять чужие слова, не имея собственных. Мы сомневались, да. Но мы ошиблись. То, что случилось сегодня, развеяло все сомнения.
Райр долго щелкал клювом и покачивал головой. Потом резко уронил ее вниз, прогнув шею, и снова вздернул в обычное положение.
— Вынужден принести извинения. — Голос переводчика не изменился. — Я более других был убежден в скрытой оскорбительности вашего девиза. Более других настаивал на дополнительной отсрочке и анализе. Я был не прав. Если сами джи не находят в этом ничего оскорбительного и готовы принять просто как шутку — то как я могу настаивать на обратном? Это было бы глупо… Как у вас говорят — «пытаться быть правоверней Аллаха и Магомета, пророка его».
И он снова защелкал клювом.
Ким смотрел на экран — ведь надо же было куда-то смотреть. Автобус дополз-таки до зеленой дорожки. Распахнулись дверцы, наружу высыпала охрана, торопливо разбежалась и застыла вдоль кромки ковра. Грянули первые такты гимна.
И, наконец, неловко путаясь в сразу же подхваченной ветром парандже, навстречу восторженному реву толпы и нацеленным объективам из автобуса спустилась она — сегодняшняя героиня. Переименованная в Жемчужину джи по имени Лапусик.
Женщина — как они сами себя называют…
Татьяна Кигим. Чужое Вожделение
Эла потянулся, чувствуя, как нежные струйки мелкого песка пробежались по телу, и выбрался из холма, присыпавшего его бронзовую кожу. Интерьер, повинуясь мысли хозяина, начал тут же меняться: дюны ссыпались в утробу корабля, обнажив каменистое плато для физических упражнений. Эла взялся за снаряды, разогревая гибкое, сильное тело. Перед ним вставал алый восход, до боли прекрасный — будто и не было миллионов световых лет, что разделяли Элу и планету, на которой этот восход был запечатлен. Повинуясь искусственному разуму корабля, небо прочерчивали два спутника, движущиеся по траекториям Сыновей. Грандиозная перспектива картины завершалась танцем пылевого смерча у подножья гигантского вулкана.
Эла никогда не задумывался, чего стоило его народу создать исполинский корабль, где бы каждый ни в чем не нуждался. Хочешь — экзотические пейзажи чужих миров, хочешь — завтрак в глубине пещерных лабиринтов, хочешь — вид с каменной террасы… Любые пейзажи известной вселенной были доступны Эле. В детстве он часто их менял, но теперь вырос, возмужал, вступил в период радости и вожделения, и ныне кожа желала тихих, спокойных ласк песчаных дюн.
