— Ясно. Лодка?
— Есть. Вот вторым бортом подвезут, покажу. Резиновая. Знаете, такая, типа каноэ, — с простецким видом пояснил Семен.
— Каноэ, значит... Карта?
— Пожалуйста. — Семен расстегнул планшетку.
Наверное, у пограничников планшеты были получше, потому что майор снисходительно улыбнулся. А потом вдруг азартно хлопнул себя по бокам:
— Все есть! Рация дальностью до четырехсот километров, оружие, средства сигнализации, лодка грузоподъемностью в пятьсот килограммов... Вот только разрешения нет. Стопроцентные шпионы!
— Точно, — признался Семен. — Я у вас хочу разведданные насчет продуктового склада получить. Соль кончается, а заказать забыли. У вас на складе соль есть? Не поможете?
— С солью, значит, помочь... Я вас сейчас задержать должен и держать до выяснения личности.
— Эт-то хорошо! — обрадовался Семен. — Баня у вас на заставе есть? Обязательно должна быть, да еще хорошая! Я два месяца в бане не мылся, все в палатке, в тазике. А то действительно — работа, работа... Нет чтобы к пограничникам в гости съездить, каши перловой поесть...
— Своих едоков хватает! — отрезал майор. — Значит, так. Документы я пока заберу до выяснения. Сами вы у меня никуда не денетесь. Лодку тоже можно оставить — дальше лимана не уйдете. Рацию...
— Рацию оставьте, — попросил Семен. — Паника на базе поднимется. Три дня план спасработ будут составлять, потом три недели искать. Я вам частоты и сеансы связи дам — слушайте. Контролируйте.
— Можно оставить, — сказал белобрысый сержант. — У них «Гроза», фиксированные частоты.
— Ладно, сделаем запрос. Но вы-то сами должны понимать: если бы мы вас сейчас забрали, то сорвали вам выполнение плана.
— Наш план от солнышка зависит. Квазисинусоидальные вариации магнитотеллурического поля прямо пропорциональны солнечной активности, — подпустил тумана Семен.
— Ну, это понятно! — рубанул ладонью воздух майор. — А план есть план. Понимать надо — производство.
Семен развел руками — стараемся. Майор повернулся уходить и через плечо уже сказал:
— А за солью приходите, вот сержант даст.
«Угадал я звание у белобрысого, — весело подумал Семен. — Маленькие, они на службу злые».
Когда моторная лодка ушла по реке и снова стало тихо, Надюха вдруг упрекнула:
— Зря ты, Семен... Они же здесь хозяева, могли арестовать. У тебя потом были бы неприятности...
Семен немного подумал, потом честно сказал:
— Я не считаю, что только они здесь хозяева. Я не считаю, что пограничник главнее геофизика, а милиционер — пешехода... У меня нет дома, в котором я мог бы закрыться на ключ и почувствовать себя хозяином, живу в палатке, а туда всякий заходит. Если я перед всеми прогибаться начну, то раньше времени радикулит заработаю.
Он мог завалиться с рюкзаком в сверкающую гостиницу «Интурист», где всегда полно свободных номеров, но народ спит вповалку в аэропорту, потому что одно название гостиницы многих отпугивает; мог договориться и улететь на попутном транспортном самолете — какого черта ему пустому лететь; мог остановить патрульную милицейскую машину и попросить: «Мужики, подбросьте до кафе «У командора» — к подруге опаздываю». — Он делал это с наивной уверенностью, что ему не откажут, и, странное дело, все у него получалось.
Однако на следующий день ему передали по связи выдержку из приказа, где объявили выговор за самовольный перелет в погранзону. Похоже, что экспедиционному начальству самому досталось за волокиту с оформлением разрешения на работы. Паспорта принес белобрысый сержант — на этот раз он был в обычной робе хэбэ с помятыми зелеными погонами.
Точка была отличной. Комарье продувалось ветром, море накатывалось на черный песок, оставляло там пышные хлопья пены, длинные ленты морской капусты, беспомощные сгустки медуз. На скалах орали, ссорились кайры и гагары, кружились галдящими облаками. Вдоль извилистой полосы прибоя тянулся ровный медвежий след, тяжело вдавленный в песок. Если закрыть глаза, то даже из палатки было слышно шум прибоя и несносные вопли чаек. Вот ведь создал бог птицу да забыл голоса лишить. Но главное — точка была с отличным уровнем поля, с хорошими условиями заземления. Семен боялся аппаратурных наводок от радарных установок пограничников — их не было. И он за сутки, один, набрал записей почти на половину точки. Оторвался от станции где-то под утро. Часа в четыре проскочило несколько цугов короткопериодного поля. Он заметил характерное подрагивание каналов и успел перестроиться, сделать градуировку, врубить другую скорость. Потом проявил осциллограммы, подсвечивая себе огоньком папиросы, бормоча под нос: «Записано, как учили... Как в учебнике Бердичевского...» Развесил ленты сушиться над печкой, и сразу же в палатке запахло по-рабочему, химией. Забормотал на печке чайник, и Семен засмеялся тихонько, услышав эти звуки. Потрескивая, догорала свеча, и он затушил фитиль огрубевшими пальцами. Светало.
Семен осторожно вышел из палатки. Парни еще спали предутренним чутким сном. А Надюхи не было вот уже часа два, ушла тихонько, когда он ловил «десятисекундники». Тяжело девке одной среди мужиков, хоть бы подружка была какая... Семен так понял, что с той девицей, с Верой, она была знакома, но не более того — примелькались друг другу за четыре года учебы на одном курсе. Он как-то дал Надюхе микрофон — поболтать по связи (отряды уже отработали, время на этой частоте оставалось, еще не вышли в эфир ребята из геологосъемочной экспедиции). Но Надюха, хитро улыбаясь, выдала кондовый текст: «Желаю производственных успехов и счастья в личной жизни» — и Семен понял: ей эти разговоры не нужны.
За долгие месяцы палаточной жизни, когда рядом только три поднадоевшие физиономии, человек начинает или рычать на других, или доходит до такого неловкого откровения, что потом сам мучается — зачем все наплел, кто за язык тянул... Вот поэтому Семен давно избрал свой стиль — говорить мало, чаще — шуткой. Сезон длинный, успеешь еще исповедаться. И здесь Надюха его радовала — вела себя ровно, спокойно, самостоятельно. Хотя могла бы сейчас и сказать — куда уходит. Это не в городе...
Семен вышел из палатки, добрался по сырой траве до реки. Постоял немного, вслушиваясь в многоголосье проснувшегося леса, в бульканье и всхлипы. Потом вытащил из высоких зарослей жимолости ярко-оранжевую лодку, со звоном бросил ее на воду, быстро сел, толкнулся веслом. Течение мощно подхватило и понесло, слегка покачивая на вскипающих белых бурунчиках. Здесь, в устьях, Сторож был серьезной рекой. Дальний берег терялся в тумане — прямо-таки по-материковски широкая река... И он начал выгребать к тому, туманному берегу, стараясь не делать резких движений — круглая резиновая корма лодки сидела глубоко в воде, и от резких движений брызги стучали по натянутому днищу, собирались там в лужицы и перекатывались холодной ртутью.
