Что бы ни двигало Сенестро, он, без сомнений, был гением по части быстрых решений. Уотсон понял, что пришло время испытать пределы своей удачи. Ему не оставалось ничего, кроме одного — того, что он и сделал. Он сказал Рамде Геосу совершенно равнодушным тоном:
— Охотно соглашаюсь.
Геос явно вздохнул с облегчением.
— Это хорошо, мой господин. Дайте нам ответ в простых словах. Опишите Харадоса таким, каким вы его видели, каким хотели бы показать его нам. После мы раскроем Лист… И, если вы дадите верный ответ, я буду оправдан, мой господин. Я не сомневаюсь, что вы лучше принца, однако полагайтесь на Истину — это будет еще одно доказательство сверхъестественного и приближения Дня.
Так Уотсон и поступил. Но сначала он со вздохом прочитал молитву Тому, Кто стоит превыше всего сущего — и естественного, и потустороннего. Он не понимал, где он и как туда попал; он знал лишь, что его судьба зависит от того, как упадет монета.
Не дрогнув, он повернулся к Рамдам и, слегка опустив веки, проговаривая слова очень четко, вызвал из памяти все, что знал о старом профессоре. Он попытался описать его таким, каким он был в тот день на лекции по этике, когда делал свое великое заявление: невысокая подтянутая фигура профессора Холкомба, его розовая здоровая кожа, мудрые, добрые серые глаза и коротко стриженая, совершенно белая бородка. Один шанс на миллион — на него-то Чик и поставил.
— Таков был Харадос, когда я его встречал: невысокий, пожилой, мудрый БОРОДАТЫЙ мужчина.
В ответ не донеслось ни вздоха, ни бормотания. Все ловили каждое его слово, и, когда он закончил говорить, в комнате не раздавалось ни звука — лишь биение его собственного сердца. Хоть бы нашлось сходство!
Геос сделал шаг вперед.
— Это было хорошо сказано! Если прозвучала правда, больше будет не о чем спорить. Вся Томалия узнает, что явился Избранный Харадоса. Да откроется Лист!
Чик так и не понял, что произошло, а еще меньше — как это было устроено. Он лишь увидел черную, непроницаемую волну, пробежавшую по окнам, отсекающую свет, так что вокруг мгновенно воцарилась тьма, как глубокой ночью, сокрывшая путаницу цветов. То была чернота бездны. Потом появился слабый огонек — одинокая точка пламени, вспыхнувшая на противоположной стене. Этот свет был не больше кончика иголки и будто бы шел откуда-то издалека, словно приближающаяся звезда, становясь постепенно все больше, превращаясь в сияющий экран, который вскоре уже сверкал своей внутренней жизнью. Вспышки стали ярче — маленькие пучки света загорались с пронзительной внезапностью падающих звезд. Чику показалось, будто некое божество заставляет его снова и снова проходить сквозь огонь. В конце концов пламя раздалось в разные стороны, сузилось до размеров расширяющегося кольца и погасло.
А на месте, где только что горел странный свет, появилась освещенная человеческая фигура. Подавшись вперед, Чик протер глаза и посмотрел опять.
То был бюст профессора Холкомба!
Глава XXXV
Идеальный самозванец
У Чика перехватило дух. Из всех собравшихся — Рамд, стражников, правителей на двух тронах — он был потрясен больше всего. Неужели великий профессор — в самом деле настоящий Харадос? Если нет, то как возможно это чудо? Но, если да, то как объяснить эту раздвоенность, эту тождественность? Само собой, это не простое совпадение!
К счастью для Чика, было темно. Все глаза были направлены на опрятную фигуру, занявшую место листа клевера на дальней стене. Если не считать сдавленного вздоха Чика, вокруг царила благоговейная тишина, полная глубокого, внушительного почтения.
Затем появилась вторая точка. Со своего места Уотсон принял ее за еще один клевер. Новый один огонек приближался, разгоняя тьму, точно так же, как и первый. Он рос и ширился, пока не заполнил собой весь лист. Потом — снова вспышка, угасание света и полное его исчезновение, растворение тонких ободков круга. И в этот раз их взорам открылась…
Симпатичная, коричневого окраса СОБАКА!
Уотсон, конечно же, ничего не понял. Тишина всё тянулась; он чувствовал, что Рамда Геос рядом, и слышал, как он бормочет нечто само по себе совершенно бессвязное:
— Четвероногое. Призыв к скромности, жертвенности и самоотречению…
Вот и всё. Это была косматая овчарка с острым носом, одним ухом поднятым, другим — опущенным, с очень умной любознательной мордой. Чик видал подобных собак множество раз, но не мог понять, откуда взялась эта, особенно в подобном месте. И какое отношение она имеет к Харадосу?..
И снова темнота. Она дала ему возможность подумать. Он лихорадочно размышлял, как привязать это создание к своему описанию Харадоса. Какой может быть смысл у собаки в философии потустороннего? Или, может, это просто-напросто нелепая случайность?
Вот что озадачило Чика. Он не знал, как оправдаться; жизнь, место, последовательность — всё перемешалось. Пока он не соберет больше сведений, ему придется и дальше полагаться на чутье.
Два изображения исчезли одновременно. Черные волны постепенно откатились от окон, и в то же мгновение комнату снова залил мягкий свет. Рамда Геос шагнул вперед, пока над собранием витал благоговейный одобрительный ропот. Никто не аплодировал. Чудесам ведь не рукоплещут. Геос поднял руку.
— Доказано! — объявил он и обратился к Рамдам: — Есть ли еще вопросы, братья мои?
Но члены заседания не проронили ни слова. Видимо, суеверие одержало верх над всем остальным. Ученые мужи повернули лица, не выражавшие ничего, кроме почтения, к Уотсону.
Он воздержался от того, чтобы посмотреть на Бара Сенестро. Невзирая на свое торжество, он не сомневался в гениальной проницательности принца. Сомневающегося нелегко убедить тем, что можно так или иначе объяснить простым совпадением. Более того, как оказалось в конечном счете, у Бара теперь было на одну причину больше испытывать неприязнь к человеку, назвавшему себя будущим зятем пророка.
— Остались ли еще вопросы? — повторил Рамда Геос.
Однако, к удивлению Чика, ответила королева. Теперь она стояла перед своим троном. Атласный пояс, охватывавший талию, подчеркивал нежную хрупкость ее фигуры. Она пристально посмотрела на Уотсона, прежде чем обратиться к Геосу:
— Я хочу задать один вопрос, Рамда. Странник, кажется, благообразный юноша. Он пришел от Харадоса. Скажи мне, действительно ли он — избранный?
Но ответу помешал звонкий, глумливый смех с противоположного трона. Бар поднялся, его черные глаза сверкали насмешкой.
— Избранный, о Арадна? Избранный? Не позволяйте обмануть себя подобным фокусом! Я сам был избран наследственным правом Томалии! — затем, обращаясь к Чику, он заявил: — Я смотрю, сэр Призрак, наши судьбы переплетены более чем крепко!
— Не понимаю, о чем вы.
— Нет? Ну вот и славно. Если вы и правда порождение суеверия, то я научу вас ценить материальность. Вы хорошо сложены и красивы, да еще и смелы. Быть может, вам скоро придется испытать свою выдержку в честной борьбе!
— Это ваши слова, Сенестро! — предостерег его Геос. — Вам придется смириться с решением моего Властелина.
— Верно — и я смирюсь. Я ничего не знаю ни о черной магии, ни о какой-либо другой. Но мне всё равно. Я знаю лишь, что не признаю этого чужеземца духом. Я трогал его мышцы, и мне известна его сила: и то, и другое принадлежит человеку, томалийцу.
— Так вы отказываетесь смириться?
— Нет, отнюдь. То есть я не заявляю своих прав на него. Он отвоевал свою свободу. Но одобрять его… нет, пока он не предоставит дальнейших доказательств. Пусть он отправится к «Пятну Жизни». Пусть пройдет настоящее испытание. Пусть назовет День Пророка!
— Мой господин, вы согласны?
Уотсон понятия не имел, что имеется в виду под «настоящим испытанием», равно как и в чем состоит значимость этого дня. Но он явно не мог отказаться. Стараясь сохранять спокойствие, он небрежно сказал:
— Конечно. Приму всё, что угодно, — после чего обратился к принцу: — Одно лишь слово, о Сенестро.
