родиться в течение следующей дюжины лет. Возможно, было бы неплохо отложить это еще на столетие. Я во многом признался самому себе, прекрасно понимая, что теория, столь долго откладывавшаяся, должна быть поставлена под угрозу из-за отсрочки её внедрения. Как я мог надеяться на рвение тех, кому предстояло прийти после меня? Иногда я думал о более близкой дате, когда я сам мог бы быть зачислен к уходу первым и что мне, таким образом, было бы позволено подать пример последнего года, счастливо проведенного в колледже. Но тогда, насколько далеко мой пример завел бы Талловаксов, Барнесов и Экзоров того времени?
По прибытии в Англию я должен был полностью переделать Установленный срок и назвать день, настолько отдаленный, что даже дети Джека не смогут его увидеть. Это решение было принято мною с печалью в сердце. Все мои мечты о личном честолюбии вмиг разрушились до основания. От меня не осталось бы ничего, кроме имени человека, из-за которого республика Британула была низложена, а правление ею возобновила прежняя хозяйка. Я должен приступить к работе и с помощью пера, чернил и бумаги, с помощью давно написанных аргументов и изученной логики попытаться доказать человечеству, что мир не должен позволять себе терпеть унижения, слабость и эгоистичные страдания старости. Признаюсь, что моя вера в действенность устных слов, в то, что слова, словно электрическая искра, вылетают из уст говорящего прямо в сердце того, кто их слышит, намного сильнее, чем мое доверие к записанным аргументам. Им, должно быть, не хватает теплоты, которой обладают первые, и они проникают только в умы изучающих, в то время как первые затрагивают чувства всего мира. Я уже преодолевал в сердцах многих слушателей те трудности, которые сейчас испытывал сам. Я снова попытаюсь сделать это с британской аудиторией. Я бы еще раз подчеркнул подлость человека, который не может принести столь малую жертву своих последних лет на благо подрастающего поколения. Но даже произнесенные слова остыли бы для меня и остались бы незамеченными в сердцах других, если бы чувствовалось, что отстаиваемая доктрина не может затронуть ни одного живого человека. Думая обо всем этом, я стал очень меланхоличен, когда меня позвал к чаю один из стюардов, обслуживавших офицерскую столовую.
– Господин президент, будете ли вы пить чай, кофе, какао, шоколад или консервированные финики? Есть кексы и сухарики, сухие тосты, тосты с маслом, пирог со сливами, пирог с семечками, персиковые оладьи, яблочный мармелад, хлеб с маслом. Есть фрукты всех видов, глядя на которые вы даже не догадаетесь, что они не были привезены в этот же момент из виноградников и садов, но мы не ставим их на стол, потому что думаем, что после них мы не сможем справиться с обильным ужина.
Это было приглашение было произнесено молодым парнем в морской форме, которому на вид было около пятнадцати лет.
– Попридержи язык, Перси, – сказал старший офицер. – Фруктов здесь нет, потому что лорд Альфред так объелся, что мы боялись, что его мать, герцогиня, отзовет его со службы, когда узнает, что он заболел.
– На буфете стоят кюрасоа, шартрез, пепервик, мангостино и русский бренди, – предложил третий.
– Я выпью стакан мадеры – всего наперсток, – сказал другой, который, казалось, был на несколько лет старше лорда Альфреда Перси.
Затем один из стюардов принес мадеру, которую молодой человек выпил с большим удовольствием.
– Это вино семь раз обошло вокруг света, – сказал он, – и единственное время для его употребления – это пятичасовой чай, если вы понимаете, что такое хорошая жизнь.
Я попросил просто чашку чая, который показался мне особенно вкусным, отчасти из-за сливок, которые к нему прилагались. Затем я поднялся наверх, чтобы прогуляться с мистером Кросстрисом по палубе.
– Я видел, как вы сидели там пару часов с весьма задумчивым видом, – сказал он, – и не стал вам мешать. Надеюсь, вас не огорчает, что вы уезжаете в Англию?
– Если бы это было так, я не знаю, стала бы я жить дальше.
– Они сказали, что когда это было предложено, вы обещали быть готовой через два дня.
– Я так и сказал – потому что это меня устраивало. Но я с трудом могу представить, что они насильно привели бы меня на борт или что они бросили бы на меч весь Гладстонополис, потому что я отказался взойти на борт.
– Браун сказал нам, что мы должны были забрать вас живым или мертвым; и мы заполучили бы вас живым или мертвым. Если бы солдатам это не удалось, матросы прибрали бы вас сами.
Когда я спросил его, почему возникла такая острая необходимость в моем похищении, он заверил меня, что в Англии очень сильно разгорелись страсти по этому поводу и что различные епископы заявляли, что в двадцатом веке нельзя допускать ничего столь варварского.
– Они сказали, что это было бы так же плохо, как каннибализм в Новой Зеландии.
– Это показывает абсолютное невежество епископов в этом вопросе.
– Осмелюсь предположить, но существует предубеждение относительно убийства старика или женщины. Жизни молодых людей не имеют такого значения.
– Позвольте мне заверить вас, мистер Кросстрис, – сказал я, – что ваши чувства уводят вас далеко от здравого смысла. Для государства жизнь женщины должна быть равнозначна мужской. Государство не может позволить себе предаваться романтике.
– Позови моряка и скажи ему, чтобы он ударил женщину, и посмотрим, что он скажет.
– Моряк неразумен. Конечно, мы предполагаем, что женщину следует ударить в интересах общества. То же самое происходит и со стариком. Благо общества, и его собственное, требует, чтобы по достижении определенного возраста ему не разрешалось существовать. Он не работает и не может наслаждаться жизнью. Он растрачивает больше, чем ему положено, на предметы первой необходимости и в совокупности становится невыносимым бременем. Прочтите описание Шекспиром человека на его последней стадии:
"Впадает в детство, тащится в забвенье,
Теряя слух и зренье – все на свете."
а предыдущая сцена:
"Чулки все те же – ноги отказали".
Разве ради него самого вы не избавили бы человечество от необходимости сталкиваться с подобными страданиями?
– Вы не сможете воплотить это, господин президент.
– Я почти воплотил это. Британульская Ассамблея, в величии своей мудрости, приняла этот закон.
Впоследствии я пожалел, что говорил о величии мудрости Ассамблеи, потому что это отдавало банкомбом 9. Мудрость нашей Ассамблеи не отличалась особым величием, но я намеревался сослаться на предполагаемое величие, присущее высшему совету в государстве.
– Ваша Ассамблея во всем величии своей мудрости не смогла бы сделать ничего подобного. Она могло бы принять закон, но этот закон должны
