– Верно. Джейн Остин «принадлежит» всем, кто ее читает, – не социологическому принципу, предполагающему, что они соберутся обсуждать ее книги. А закон тяготения «принадлежит» всем системам, которые ему подчиняются, – не ТВ, которая предсказывает, что они соберутся вместе и образуют Вселенную. Вполне возможно, что теория всего рассыплется в «сведения о числах, которые верны безотносительно всего остального». Возможно, что само допространство растает до простой арифметики, простой логики, не оставив нам выбора относительно своей структуры.
Я рассмеялся.
– Думаю, даже пользователям ЗРИнет непросто будет это осмыслить, – Мне так это точно оказалось непросто. – Послушайте, вероятно, вам с Элен У потребуется какое-то время, чтобы со всем разобраться. Мы всегда сможем обновить этот кусок уже в Кейптауне, если вы сочтете, что дело того стоит.
Мосала с явным облегчением согласилась. Одно дело – бросаться идеями, другое – официально принимать ту или иную точку зрения. Видимо, ей ужасно этого не хотелось. По крайней мере сейчас.
Я спросил быстро, пока хватало духа:
– Вы рассчитываете, что через полгода еще будете жить в Кейптауне?
Я заранее приготовился к вспышке, как после упоминания об антропокосмологах, но Мосала только сухо заметила:
– Я и не надеялась, что это долго останется в тайне. Вероятно, вся конференция ни о чем другом не говорит.
– Да нет. Я слышал от местного.
Мосала кивнула, ничуть не удивленная.
– Я несколько месяцев веду переговоры со здешними научными синдикатами. Так что, вероятно, весь остров знает, – Она натянуто улыбнулась, – Так-то анархисты хранят секреты. Впрочем, чего и ждать от пиратов, крадущих интеллектуальную собственность?
– Тогда что же вас здесь привлекает?
Она встала.
– Не могли бы вы отключить камеру?
Я послушался.
– Когда все детали будут проработаны, я сделаю публичное заявление, но не хочу, чтобы это начали обсуждать раньше.
– Понятно.
Она сказала:
– Чем меня привлекают пираты, крадущие интеллектуальную собственность? Тем и привлекают. Безгосударство создано нарушением законов о биотехнологическом лицензировании, – Она повернулась к окну, протянула руки, – И поглядите! Они не самые богатые люди на планете – но здесь нет голодных. Ни одного. Не так в Европе, Японии, Австралии – не говоря уже про Анголу и Малави… – Она замолкла и взглянула на меня, словно решая, правда ли я не снимаю. Правда ли мне можно доверять.
Я подождал. Она продолжила:
– Какое мне до этого дело? Моя страна более или менее процветает. Мне недоедание не грозит, верно? – Она закрыла глаза и застонала, – Очень трудно сказать такое… Но, хотите или нет, Нобелевская премия дает мне некоторую власть. Если я перееду в Безгосударство – и объясню, почему, – это наделает шуму Резонанс будет.
Она снова замялась.
Я сказал:
– Я умею молчать.
Мосала слабо улыбнулась.
– Знаю. Я думаю.
– Так какой резонанс вы хотели бы вызвать?
Она подошла к окну. Я спросил:
– Это своего рода политический жест – против традиционалистов вроде ПАФКС?
Она рассмеялась.
– Нет, нет и нет! Ну, может, выйдет и так, заодно. Но цель в ином, – Она собралась с духом, – Я получила заверения. От достаточно влиятельных людей. Мне пообещали, что, если я перееду в Безгосударство – не потому, что я такая большая шишка, а потому, что поднимется шум, его можно будет использовать как повод – южноафриканское правительство в течение шести месяцев снимет все санкции против острова.
У меня мурашки побежали по коже. Одно государство ничего не меняет… Однако Южная Африка – главный торговый партнер примерно тридцати других африканских стран.
Мосала сказала тихо:
– По голосованиям в ООН этого не видно, но противников бойкота отнюдь не крохотное меньшинство. Пока сказываются солидарность внутри блоков и внешние договоренности, поскольку все считают, что победить невозможно, а партнеров обижать не хочется.
– Но если чуть-чуть подтолкнуть, покатится снежный ком?
– Может быть, – Она смущенно улыбнулась, – Считайте это манией величия. На самом деле мне становится тошно всякий раз, как я об этом думаю. И, если честно, не верится, что произойдет что-нибудь серьезное.
– Один человек разрушит симметрию. Почему бы нет?
Она решительно покачала головой.
– Предпринимались и другие попытки повлиять на голосование, и ни одна не удалась. Конечно, пробовать надо, но мне лучше не заноситься.
Сразу несколько мыслей промелькнули в моей голове. Невозможно даже вообразить, что будет, если во всем мире рухнет патентное биологическое законодательство. Одно ясно: Мосала оказалась гораздо более выигрышной героиней, чем я предполагал. Мало того, она не зря мне это все рассказывает; она дает понять, чего от меня ждет. Широкого освещения ее эмиграции, чтобы резонанс действительно получился.
Ясно было и другое: кое-кому вся эта донкихотская затея очень не понравится.
Не здесь ли смысл слов Кувале? Может быть, надо бояться не Культов невежества, не фундаменталистов из ПАФКС, не даже пронаучных южноафриканских националистов, возмущенных «дезертирством» Мосалы, – но мощных защитников биотехнологического статус-кво? А если подросток, которому «поручили ее напугать», говорил правду…
Мосала подошла к журнальному столику, налила себе воды.
– Теперь, когда вы узнали мои сокровеннейшие тайны, я объявляю, что интервью окончено, – Она подняла бокал и полушутливо объявила: – Vive la technoliberation! Да здравствует технолиберация!
– Vive.
Она сказала серьезно:
– Ладно, значит, слухи уже поползли. Вероятно, половина Безгосударства в курсе, но я не хочу, чтобы эти слухи подтверждались, пока некоторые договоренности не обрели плоть.
– Понимаю.
Я вдруг с изумлением осознал, что непонятно когда сумел завоевать ее доверие. Конечно, она меня использует; но она явно считает, что я – на ее стороне.
Я намекнул:
– В следующий раз, когда будете в ночи спорить с Элен У о порочном круге доказательств, можно мне…
– Посидеть? Поснимать? – В восторг она не пришла, однако сказала: – Ладно. Если обещаете не заснуть раньше нас.
Она проводила меня до дверей, мы обменялись рукопожатиями.
Я проговорил:
– Берегите себя.
Она беспечно улыбнулась, будто у нее нет и не может быть врагов.
– Не волнуйтесь. Буду беречься.
В начале пятого меня разбудил звонок; он трезвонил все громче и пронзительнее, пока наконец не взорвал темные глубины моего мелатонинового сна. В первое мгновение сам факт бодрствования ошарашил меня несказанно – я возмутился, как новорожденный младенец. Потом протянул руку к ночному столику и нашарил ноутпад, сощурился на экран и едва не ослеп от яркого света.
