– Человек, живущий земной жизнью, отвечающий за земное – семью, детей, быт, – отделен целой пропастью от человека, живущего Великой Ответственностью! – выдал Кир на прощание, будучи уже «одной ногой» в машине. – Но именно это их и объединяет!
Перед тем, как сеть в такси, где уже расположился на переднем сидении Кир, Лариса посмотрела на Нестора долгим грустным взглядом. Нестору предстоял сегодня непростой путь.
Комната была без окон и дверей. Комната была обита бордовым бархатом. Куб с багровыми внутренними сторонами граней. В комнате царила полутьма. Единственный источник света – настольная лампа на столе в центре комнаты. Латунная, желтая, и поэтому свет, исходящий от нее, тоже был каким-то латунным.
В углу, на невысоком постаменте, даже не постаменте – так, маленькой ступеньке, возвышалась статуя Гермеса с младенцем Дионисом на руках. Высокий – выше двух метров – голый красавец Гермес широким жестом указывал малышу на горние выси. Любознательный Дионис увлеченно следил пытливыми глазками за простертой дланью и сам тянул ручонки вослед. Статуя была выполнена из желтоватого мрамора, а может быть, желтоватый оттенок возникал благодаря специфическому освещению и обивке комнаты-куба. Через руку Гермеса была перекинута роскошная кошма, служившая Дионису мягкой подстилкой. Отрез шерстяной ткани был покрыт бордовой, как и все в этой комнате, киноварью. Тяжелые складки ниспадали до самого пьедестала и частично покрывали его.
Стол был пуст, но Нестор знал, что на столешнице в любой момент может возникнуть, что угодно, – стоит только захотеть. Нестор сместил фокус восприятия – это тоже было допустимо в данной реальности – и оглядел себя со стороны. Огромный, чуть ли не в треть объема комнаты, амарантовый Наг, свернувшийся в три кольца и одно полукольцо. Капюшон раскрыт, но в этом нет угрозы: здесь, в комнате, нет врагов, только друзья. Вернее, друг.
И этот друг сидит напротив, по ту сторону стола. Его ноги собраны странным образом – нечто среднее между позицией японского игрока в го и индийского йогина в лотосовой медитативной позе. Невозможно? Пожалуй, но не в этой реальности. Перед Нестором сидит Глеб Сигурдович Индрин. Все, как при первой и пока единственной встрече: перекособоченный пиджак, брюки не в тон, примятая рубашка, стоптанные вкривь туфли. Даже черный портфель из кожзаменителя имеет место быть по правую руку. На носу – все те же дедовские очки с немощной диоптрикой в простенькой оправе.
– Всегда мечтал побывать в Нагалоке, – весело начал доцент Индрин. – Это здесь?
– Здесь, – кивнул змей. – И еще во многих местах.
– Там по-другому? – живо поинтересовался Индрин.
– В чем-то по-другому, – согласился змей. – А в чем-то – точно так, как здесь.
– Покажешь? – попросил Индрин.
– Обязательно, – заверил змей. – Но не сегодня. И не все. Кое-где в Нагалоке опасно.
– Опасно для человека? – догадался Индрин.
– Верно, – похвалил змей. – Для человека. Но и здесь опасно для человека.
– А почему я тогда здесь? – удивился Индрин.
– Потому что ты – не человек. Вернее, не совсем человек, – пояснил Нестор.
– А кто же? – допытывался Индрин.
– Ты – риши, дваждырожденный и совершенномудрый, – сказал Нестор-змей.
– Риши? Один из семи медведей? Или просто философ?
– Не просто философ, но и не один из семи. Ты особенный.
– Могу я создавать чудищ, писать Веды, читать мантры и воплощаться в звездах? – хитро спросил Глеб Сигурдович.
– Писать – да, – ответствовал змей, – но не Веды. Если напряжешь память, очистишь ее, то вспомнишь, как общался с Ману.
– С первочеловеком? С Адамом? – Индрин честно попытался напрячь память; видимо не вышло.
– Адам – это просто слово, человек. А ты общался с Ману, что в переводе с санскрита означает «мыслить». В этом варианте имени первочеловека отличительная черта всего людского рода обозначена выпукло, не размыто, как в древнееврейском. Там «Адам» означает «грязь», «глина». И уже от глины – человек.
– Кто из нас риши? – спросил Индрин с веселым задором.
– Я не риши, – прошипел змей, – но тоже интеллигентный человек.
– Человек?! – рассмеялся Индрин и даже позволил себе некоторую вольность – слегка дернул Нестора за хвост, который тот неосторожно раскинул под столом и простер почти до самых ног Глеба Сигурдовича.
Нестор раздул капюшон, но вне каких-либо мыслей застращать собеседника, – так, для поддержания тонуса. И продолжил:
– А еще ты можешь писать. Но не Веды.
– А что? – Индрин был весьма заинтересован.
– Диссертацию, – напомнил змей.
– В Нагалоке знают про мою диссертацию? – не удивился, а как бы уточнил доцент Индрин.
– «Адаптивные стратегии корреляции и ретрансляции обобщенных семантических полей», – произнес Нестор, как мантру. – Забористая штука. Наши все прочитали и ждут продолжения.
– Продолжения? – удивился Глеб Сигурдович. – Последние страницы дописаны. Осталось чуть доработать практическую часть, оформить список использованной литературы. Ну, и прочие мелочи – уточню в переписке с оппонентами. Автореферат и демонстрационная графика уже готовы. Консультант доволен, предварительная, на кафедре, уже прошла. Какое такое продолжение?
– Ну, пусть не продолжение диссертации, – согласился змей, – пусть просто новые статьи в развитие темы.
– Вы мне льстите, – смущенно замялся Индрин. – Конечно, тема не исчерпана, и я еще буду над ней работать в дальнейшем…
– А Вы не пробовали посмотреть под другим углом? – змей расслабил тело и перетек в два с половиной кольца. – Скажем, выйти за пределы сугубо филологических проблем и посмотреть на проблему адаптации семантических полей шире?
– Шире? – опешил Индрин.
– Скажем, с позиций экономической глобализации? – предложил змей.
– Скажете тоже, – улыбнулся Индрин. – Ну, каким же боком экономическая глобализация коррелирует со стратегиями адаптации?
– А разве речь не является основой всех процессов, исторически протекающих в культурных пластах? – провоцировал змей.
– Безусловно, является, – согласился Индрин.
– А разве экономические взаимоотношения – не часть культуры? – змей теперь двигался, и его движения можно было сопоставить с хождением человека туда-сюда в процессе беседы.
– Не вызывает сомнений, – вновь согласился доцент Индрин.
– Так почему бы не провести параллели? Почему бы не выстроить вертикали? – искушал змей. – Почему бы не расширить зону изысканий, не связать воедино разные планы социальной деятельности?
– Ну, не знаю, – нерешительно замялся Индрин. Он так намаялся со своей диссертацией, что перспектива не углублять свой научный взор в изучаемые толщи, а расфокусировать свой аналитический гений до масштабов всей культуры в целом его не вдохновляла.
