Максим выпрямился и осторожно посмотрел на Елизавету Вторую, мгновенно забравшуюся на водительское место. Что она скажет в ответ на неожиданное прозрение мужичонки?
Но Лиза— дубль сказала лишь одно:
— Пойди-ка, погуляй. Недалеко только.
Максим послушно повернулся спиной к синему танку, успев еще заметить, как мадам Софья Львовна вспрыгнула на колени Елизаветы Второй. Однако он уже твердо решил не только не вмешиваться, но и вообще не думать обо всей этой мистике… лучше он останется на своем уровне бытия, простом и незатейливом… на том уровне, где растут грибы и цветут ромашки, где все просто и понятно, и пахнет листвой, и шуршит под ногами вереск, и где-то впереди, в лесу, чирикают невидимые птицы… и живет фантастическая девочка Лиза… и невероятная старуха Нина Петровна… ох, нет, ну их к черту, эти замаскированные под мелкорослых мужичков высшие умы, подверженные прозрениям.
Он остановился, упершись в какой-то куст и не замечая туч вьющихся вокруг него серебристо-серых мошек. Что там мелькнуло у него в уме насчет уровней бытия? И какую такую смутную ассоциацию вызвала эта короткая мысль?…
Уровни бытия… конкретные, ощутимые… и неуловимо-отдаленные… невидимые простым глазом… абстрактные? Нет, реальные… В коротких всплесках на мгновение проснувшейся памяти он видел экраны… клавиатуру… но решил, что это телевизор и пишущая машинка. Почему он не узнал компьютер?
Он осторожно сел в траву, подогнув под себя ноги, стараясь не делать резких движений, чтобы не взболтать ненароком ровно потекший поток сознания… он видел именно компьютер, он работал на нем… недаром же у него в багаже столько дискет и дисков… и в другой яви, в состоянии беспамятства, он отлично знал, что это за штука такая… а в видениях забывал о нем… все наоборот… наоборот… почему?
Тут должна быть связь. Жесткая и однозначная.
Но как ее выявить?
Так, начнем сначала. Два уровня его личного, персонального бытия. Бытие в беспамятстве — и бытие в кратких вспышках воспоминаний. Своих и чужих. Он не забыл, что в поезде, бодро катящем в безлюдную Сарань, его одолевали картины неведомо чьей жизни. И эта жизнь должна быть перепутана с его собственной, иначе во всем этом не было бы никакого смысла. И именно из той, чужой жизни тянется за ним тень скарабея. Скарабей… Что-то резко и болезненно кольнуло в висок, предостерегая. Он понял: рано. Ладно, отставим скарабея. Но ведь случалось еще и другое… в видениях он преломлял мир сквозь себя, он был кристаллом, он пропускал сквозь свою структуру страдание живого во всех вселенных… а в физической яви он отражал мир зеркально, не улавливая его эмоцией… нет, неправда… он ощущал… ощущал? Или чувствовал? Ощущение и чувство…
Откуда— то из набитой поролоном дали донесся голос Елизаветы Второй:
— Эй, где ты там, безымянный? Поехали!
Он встал и пошел обратно, не глядя под ноги, и тут же влез в теплое вонючее болотце, и взял вправо, чтобы обойти его, а когда выбрался наконец к синему чудищу, ушедшему довольно далеко вперед и вставшему в сосновой тени, то посмотрел на оставшуюся за танком дорогу… колдобины исчезли, как и не бывали вовсе… Плюнув, он молча сел на свое место, рядом с Лизой-дубль. Поехали так поехали.
Остаток пути до поворота на Клюквенку прошел в молчании, но мужичонка больше не накрывался армянской кепкой и не дремал, а совсем даже наоборот — неотрывно смотрел влево, в окно, как будто ожидал, что из-за деревьев вот-вот посыплется партизанский отряд, вооруженный автоматами, пулеметами и парочкой базук. Да и Лиза-дубль выглядела напряженной и сосредоточенной, хотя дорога сменила гнев на милость и разгладилась, позволяя синему чудищу мчаться во весь опор. Мадам Софья Львовна перебралась вперед и теперь сидела между Максимом и Елизаветой Второй, внимательно глядя в лобовое стекло и заметно мешая управлять танком, однако Лиза-дубль даже не шикнула на чернохвостую оригиналку. Максим пытался вернуться к размышлениям о разнице между ощущением и чувством (чувствую холод — ощущаю тепло, чувствую радость — ощущаю печаль, одно и то же или нет?), чтобы понять наконец, чем он обладает в новой жизни, а что потерял в забытом прошлом, — но ничего не получалось. Его вдруг охватила тревога, причина которой не поддавалась выявлению и определению, как он ни старался. Но тем не менее ему казалось, что причина эта — где-то неподалеку, и что синее чудище все приближается и приближается к ней… но ведь они ехали в самую обыкновенную российскую деревню?
Лес наконец снова оборвался, дорога выскочила на простор. Справа и слева что-то росло стройными рядами, из чего Максим вывел заключение, что это — не сорняки. Плоскость полей по обе стороны чуть задиралась вверх, и там, на приподнятых горизонтах, развалились вальяжно и бессмысленно толстые ватные облака, похожие на сытых глупых овец, дремлющих на зеленом пастбище. Вскоре дорога раздвоилась рогаткой. Елизавета Вторая остановила синее чудище перед полосатым пограничным столбом, намертво врытым в сочную черную землю. К столбу толстым ржавым гвоздем был приколочен небольшой обломок фанерки со стрелкой, указующей вправо, и едва заметной надписью, сделанной когда-то химическим карандашом: «Дер. Клюквенка — 1 км».
Елизавета Вторая негромко сказала, не оборачиваясь к мужичонке:
— К дому, так и быть, подброшу. Но в гости заходить не стану.
— Как решишь, — спокойно ответил мужичонка.
— Так и решу, — почему-то зло бросила Лиза-дубль и снова тронула танк с места. Тот булькнул мотором и странно взвизгнул на повороте, словно выражая недовольство отклонением от курса, но все же покатил по сухой желтой дороге, широкой и гладкой, как бетонка.
Деревня выявилась из полей как-то вдруг. Нарисовались в кипящей зелени садов шиферные крыши, белые и красные, между которыми там и сям зеленели гонтовые островерхие кровли с высокими кирпичными дымовыми трубами, накрытыми резными железными колпаками… они обладали настолько средневековым характером внешности, что Максим ахнул. Синее чудище миновало прореху в плетне, обозначавшем границу поселения, и в окна тут же смачно дохнуло навозом, горячим дымом, молоком, мятой ботвой… как будто запахи сконцентрировались в отведенном для них объеме воздушной среды, не пытаясь пролиться за границу… Елизавета Вторая, не задавая вопросов, остановила танк возле второго от края деревни дома. Забором дому служила невысокая решетка, хитроумно сложенная из коротких деревянных плашек разной длины и толщины. Дом же сам по себе выглядел вполне скромно и благопристойно — обшитые вагонкой стены выкрашены в светло-коричневый цвет, отливающий красной охрой, ставенки обведены белыми кантами, красная крыша, простенькое крылечко… но на это крылечко в следующую секунду вышла такая ослепительная красавица, что Максим зажмурился. Пышная молодуха с золотой косой, венком уложенной над чистым высоким лбом, голубоглазая, белокожая… она плавно спустилась по ступеням, словно проплыла к ограде и остановилась, с улыбкой глядя на мужичонку, выпрыгнувшего из машины.
