беседке бежали стражники, сверкая медными доспехами в свете луны. Только когда Моник услышала их голоса совсем рядом, она открыла глаза и тут же сорвалась с места – в ту сторону, откуда, как ей показалось, она слышала крик Жизель.
Служанка лежала в траве, уже ледяная, слишком скоро окоченевшая, с широко распахнутыми глазами и раскрытым ртом. Предсмертная гримаса ужаса исказила ее лицо и так и осталась на нем. Мучительные судороги пробирали тело, когда Моник старалась представить себе, что ее служанка увидела за мгновение перед смертью. Упав на колени перед трупом, дочь короля протянула руки к небу, чтобы осмотреть ладонь, бывшую насильно погруженной во Зло. Лучи луны превращали кисть девушки в омертвелый кусок плоти, такой же черной, как маска недавнего собеседника. Испугавшись, Моник спрятала руку в складках платья. Она понимала, что это еще не конец. И в голове ее настойчиво звучал голос целого легиона, утверждающий, что кусочек Тьмы теперь живет внутри нее.
Тает от любви
(по мотивам песен панк-рок группы «Король и Шут»)
Услышав приближающийся топот копыт и перестук колес, гадюка соскользнула с дороги в густую траву. Через пару мгновений на том месте, где змея грелась под лучами заходящего солнца, пронеслась карета, следом за ней – еще одна. В первой находились граф Лекант и его юная спутница – Белла, во второй – их слуги.
«Ах, какой же чудесный сегодня вечер! – размышлял богатый граф, слушая стук колес и конское ржание, – бал выдался прекрасным, мы танцевали, и теперь она… о, счастье! Едет вместе со мной в мой замок. И как я до сих пор не расцеловал ее? Господь всемогущий, удержи меня от глупости! Как же горит моя душа, как бьется сердце, едва я поймаю ее взгляд! Что сулит сегодняшняя ночь? И согласится ли она заночевать у меня в гостях? Я бы выделил ей самые роскошные покои, я бы осыпал ее всеми своими драгоценностями, я бы укрыл ее всеми мехами… Невозможно вынести этого более! Я сегодня же должен объясниться пред ней! В сторону страхи и сомнения – пора».
Одновременно с графом, юная Белла, бывшая дочерью богатых родителей-купцов, а ныне – круглая сирота, думала вот о чем:
«Конечно, это дурной тон – согласиться ехать к нему прямо после бала. Но мы давно знакомы и давно нравимся друг другу. Ведь ничего плохого не случится, если мы один вечер побудем наедине, а не пред жадными взорами толпы. Ничего зазорного в том, что я у него погощу вечерок? Верно, ничего зазорного. Хуже будет, если каким-то образом я останусь на ночь. Тогда об этом могут прознать в свете, и поползут ненужные слухи… А ведь я не знаю точно, насколько серьезны его намерения относительно меня. Всем известно, что он от меня без ума: каждый бал и каждый прием он не стесняется этого показать. А я? Бесспорно, эти чувства взаимны. Невозможно не влюбиться в этого нравственного мужчину с фигурой настоящего защитника и манерами пусть немного простоватыми, зато искренними. Что ж, сегодняшний вечер все покажет… Меня не оставляет предчувствие, что все решится прямо сегодня».
– Милая Белла, – раздался грудной гулкий голос напротив, – вас не смущает то, как я распорядился относительно карет?
– Полно вам, граф Лекант. Нет никакой неловкости в том, что мы едем наедине. Я просто… задумалась о своем, – Белла одарила его теплой улыбкой для убедительности своих слов.
Граф Лекант смотрел на нее с тем восхищением, с которым смотрят на сияние храма в солнечный день. Глаза ее казались ему зеленее свежей весенней травы на горном пастбище; волосы – цвета спелого каштана, пышные, мелко вьющиеся, блестящие; кожа, переливающаяся от солнца, словно жемчуг, и губы, коралловые губы, в полной мере очаровавшие его несколько месяцев тому назад.
Да, вот уже несколько месяцев граф, взрослый вдовый холостяк, был влюблен в Беллу, словно мальчишка. И об этом в первые же минуты догадывались все, кто видел эту пару в одном обществе. Сначала графу даже было стыдно за свое поведение, но потом он понял, что стыдно должно быть тому, кто стесняется своих чувств, ибо лишь любовью жив человек на этом свете. В том, что это – любовь, граф не сомневался: он умел любить и всегда безошибочно определял, увлечение его постигло или же настоящее, сильное чувство. Белла была достойна его любви, безусловно, достойна. И сегодня он намерен показать ей, что настроен серьезно. Может быть, впервые в жизни так серьезно.
– Я вот тоже, – граф прочистил горло, смутившись от долгого молчания между ними, – задумался.
На балу их разговор было не прервать, но как только они оказались один на один, стали больше размышлять, нежели говорить.
– Очень интересно узнать, о чем задумался славный наш граф Лекант, – кокетливо сказала Белла, прищурив изумрудные глаза и как бы вызывая оппонента на словесную дуэль, как это обычно происходило между ними в обществе.
– Что вы, Белла, свет мой; как же я вам скажу? Это слишком тайно. Может быть, после… – еще более смутился граф, отводя глаза, но тут раздался на всю округу звонкий, будто детский, девичий смех.
– Право, граф, милый; что это вы все глаза от меня отводите? Неужто я стала вас вдруг смущать?
– Не более чем обычно, – поспешил реабилитироваться граф. – Сияние вашей кожи настолько ослепительно, что я не могу смотреть на вас прямо долее нескольких мгновений, милая моя Белла.
Смех повторился; с придорожных деревьев сорвалась стая птиц, громко хлопая крыльями.
– Вы же знаете, граф, я не падка на лесть; но из ваших уст все это звучит хотя бы не так тривиально, как слышишь обычно от горе-кавалеров… – ее голосок вдруг потускнел. – Вы, верно, расстроены внезапным молчанием между нами, но не беспокойтесь, мой дорогой друг: это нормально, так и должно быть между двумя людьми, на публике не прекращающими словесных баталий, а потом вдруг оказавшихся наедине.
– Что тут сказать? Вы правы, миледи. Вы как обычно правы. Вам тоже от этого не по себе?
– Признаюсь: да. Однако же что я вижу? – Белла стройным станом подалась к окошку и приникла к перекладине; локоны вьющихся волос водопадом пролились на ее ключицы и плечи, но она будто не замечала этого. В этой естественности было ее главное очарование. – Это и есть знаменитый замок графа Летара Леканта? – риторически добавила она и воззрилась на собеседника.
Тот мельком взглянул в окно: так и есть. За горой, за серпантином, по которому двигалась их карета, виднелся замок из темного камня, с острым пиком крыши, с бойницами, рвом и перекидным мостом. Замок, в котором всегда царили покой и тишина; замок, столь дорогой сердцу и доставшийся графу по
