зависят жизни.
Ну и круглоротка! И всегда была круглороткой — маленькой уморительной рыбкой, которая выхаживает мальков и икру во рту. И буду круглороткой, и моё круглороточье дело — защищать детей. Вот вам. И серых акул Армады не спрошу.
Но я запускаю коммутатор. Жду, когда система загрузится, про себя кляну войну, как могу. Жестоко будить детей. Пугать. Среди ночи.
Просыпается Юхи, бескрылыш, общий любимчик. Семенит ко мне, заглядывает в лицо, приоткрыв клюв. Слабо освещается пространство над головизором: принял целитель Шакэ, приняли наставники, которые дежурят на нашем пляже в эту ночь. В голубоватом свете — заспанные, встревоженные, растерянные лица.
Но Харимэ, наставник старших и преподаватель Рационального Взгляда, в момент моего зова не спит. Из его комнаты доносится тихий голос комментатора Течений: Харимэ слушал последние новости. Он, наверное, уже успел узнать что-то такое, от чего кровь превращается в лёд, потому что говорит мне негромко и ужасающе спокойно:
— Тари, буди немедленно. Сначала старших — и пусть они помогают тебе собрать бельков. Потом — остальных. Как можно быстрее.
— Кальмар, — спрашиваю я, цепенея, — что случилось?
— Люди взорвали Сердце Огня, — говорит он. Голос мёртвый. — Южного Архипелага уже не существует; сколько мы протянем — неизвестно: в недрах планеты начались необратимые изменения. Торопись, родная.
Я, не выключая коммутатор, забыв об ожидающих бойцах, выскакиваю из домика дежурной наставницы — и мне мерещится горячий ветер, лавовый жар, дохнувший в лицо: небо пожирает тёмный огонь. Океан кажется огромной чашей жидкого пламени — жутче небес.
Я бегу в спальни, за мной, переваливаясь, торопится Юхи, испуганый и взъерошенный. Бегу на террасу, где старшие. Тёплая ночь, ветровые щитки подняты, стёкла отодвинуты. Дети спят. Рядом с Даргэ, обхватив его лапами, устроилась ручная каменка. Мальчики бросили обувь у входа, на сандалии сидит песчаный краб. Кто-то забыл на ступеньке игрушечный катер. Позвякивают сестрички ветра. Каждая мелочь втыкается в душу.
Я не могу звонить в колокольчик. Опускаюсь на колени, тормошу детей, глажу плечи, лица:
— Братишки, сестрёнки, вставайте. Скорее, родные, мы уезжаем. Надо собрать малышей. За нами прилетели бойцы Армады.
Слово «Армада» действует на мальчиков, как шаманское заклятье: они вскакивают моментально. На девочек — другое: «собрать малышей».
Куда?
Если все говорили, что на Круглом-Тёплом мы в безопасности? Если к нам привозили детей с соседних островов — с Урэ, с Мохового, с Маленького Архипелага — именно потому, что тут безопасно?
Те, кто подходит к Меже — догадались. Или почуяли.
Очень, очень тёплая ночь. Ненормально тёплая. Как дыхание Хэндара.
Потом мы поднимаем малышей, а им хочется спать — и спросонья они ничего не могут понять. Бескрылыши в панике снуют под ногами, бойцы их шугают; Хэглэ спрашивает командира: «А что, их не возьмём?» — и в голосе у него внезапное взрослое понимание. Беспощадное.
— Вещи не берём, ребята! — кричит боец со знаками Силы Хэндара. — Ничего не берём, места мало!
Каменка цепляется за шею Даргэ — и он трётся щекой о гладкий мех, трётся… а ноздри зажаты наглухо. Кто-то из малышей кричит: «Мой осьминожек! Полосатенький! Осьминожек! В гамачке!» Иту проходит к трапу с виноватым видом, в руках капсула с полипом — взгляд умоляющий… ну что я скажу!
А в дисколётах катастрофически мало места, потому что Армада безнадёжно пытается помочь всем, до кого дотянется — и лица у бойцов отчаянные. Подростки заглядывают в салон последней машины — и спускаются на землю. Ребята, перешедшие Межу и уже подошедшие к ней вплотную, отходят от трапов в сторону и останавливаются рядом с остающимися взрослыми.
Хотя им никто ничего не говорил.
Будто все всё поняли без слов.
Только Гюри обнимает двух бельков, постарше и помладше. Своих. Лицом в пух. И отдает младшим сёстрам. Смотрит на меня: всё правильно?
Я складываю ладони. Пальцы дрожат.
Бельки не понимают, тянутся к младшим сестрёнкам. Их уносят.
Несколько бойцов спускаются к нам, останавливаются рядом с наставниками. Гыу гладит бойца по щеке, он чуть улыбается. Пилот последнего дисколёта, стоя на трапе, смотрит на подростков. Говорит самым юным девочкам:
— Пройдите на борт, ты, ты, ты… Братья, пропустите сестрёночку… да, ты, с косичками — и ты, беленькая. Всё. Простите, родные.
Посадка заканчивается. Я подхожу к остающимся детям. К Гюри. К Лу. К мальчикам. К Хэглэ, который присел на корточки и обнимает за шеи ластящихся бескрылышей. Ждать, успеют ли прислать транспорт за нами или… но меня останавливает командир, который обозвал меня круглороткой.
— Сестрёнка, — говорит он, — кто-то из взрослых должен за ними присмотреть. Ты полетишь, наш оператор связи останется.
Я задыхаюсь. Мне больно.
— Я? — бормочу потрясённо. — Но почему?
— Потому что дети хотят, — говорит он. — Беременные девочки хотят. И малыши. И ты пойдёшь. Я — Старший, это приказ.
Я оборачиваюсь и вижу стоящих на трапе Аэти и Лэхи. Они спускаются, чтобы взять меня за руки — и вцепляются в меня изо всех сил. У меня сердце рвётся от тоски и стыда — но Харимэ улыбается и машет рукой, будто хочет сказать: «Пока, увидимся!», и целитель Шакэ говорит: «Иди, иди быстрее, ты их задерживаешь».
Это тоже звучит, как приказ.
И я иду. Я боюсь оборачиваться. Я не могу дышать.
Уже потом, в Эра-Хы, в сутолоке погрузки в транспортник, чувствуя кожей жуткий жар нашего горящего мира, держа на руках поскуливающего белька, рядом с моими беременными девочками — я думаю: чьё место я занимаю?
Тех, кто моложе. Или тех, кто умней меня. Или тех, кто полезней меня — в то время, когда последним каплям нашего Океана нужны ослепительные таланты, а не Тари-Круглоротка.
Бесполезная, никогда не рожавшая Тари. Тари со сломанным геном в самом главном месте Спирали Жизни, глупая Тари.
Которая всё время остаётся среди живых, когда кто-то жертвует собой.
Я всем вам обязана жизнью, погибшие братья и сёстры. Я всегда — в долгу.
* * *
Меня будит Аэти: трётся носом о мою щёку, как белёк:
— Сестричка Тари, проснись, мы прилетели. Сейчас будет посадка.
Как — посадка?
Я сажусь в спальном мешке; все кости ломит после долгой погрузки. Кругом уже проснулись и шедми, и люди; все подкачивают в мешки воздух, чтобы превратить их в подобие амортизирующих кресел. Я смотрю на пульт с чужими значками и не могу сообразить, где же эта штука надувается — умница Аэти тут же показывает пальцем:
— Нажми сюда!
— Спасибо, светлячок, — говорю я. Эластичная ткань охватывает моё тело со всех сторон. — Тебе тоже надо приготовиться к посадке, поторопись.
— Я сейчас пойду, —
