— Не ошиблась, можешь быть уверена. И я разделяю твои выводы.
— Давид…
— Что?
— Я очень хочу найти отца и маму тоже, но я теперь не смогу без тебя.
Долгий поцелуй погрузил ее в пучину забвения.
— Не думай об этом сейчас.
— Если назначение дочерей бури — быть своего рода базой данных или чем-то вроде этого, аккумулировать и хранить в себе информацию, то я…
— Шшш!.. — Он не дал ей договорить, вновь прильнув поцелуем к ее устам.
Наступавшая ночь убаюкивала нежностью. Это будет их первая ночь в покое и умиротворении. Не надо уже никуда торопиться. Они остановились на краю того, что щемяще сладко манило. И им было все равно — бездонная ли пропасть их ожидает впереди или просто ступенька. Они созрели для того, чтобы сделать шаг в доселе им неизвестное.
А пока всячески гнали от себя тревожные мысли.
— Надо бы поужинать, — предложил Давид, когда они подходили к дому, где сняли жилье.
— Я не голодна.
— Тогда идем к себе?
Джоа не ответила. Вещи они оставили в машине и шли налегке, взявшись за руки и прижимаясь плечом к плечу. Все вокруг казалось ей совершенно иным, нежели утром.
Да и было иным, Джоа это знала, и сама она стала иной.
И тем не менее какие-то колебания еще были, заставляя ее оттягивать решающий миг. Она остановилась.
— О чем ты задумалась?
— Не скажу. И не приставай ко мне. Иначе пожалеешь.
— Тогда можно я попрошу тебя кое о чем?
Обычная романтическая парочка, ничем не отличающаяся от других. Типичное воркование влюбленных, ни о чем и обо всем.
Да так оно и было на самом деле. И ей это нравилось.
— О чем же?
— Ты мне так и не расскажешь, что означает твое имя — Акоуа?
— Нет.
— А если я тебя очень хорошо попрошу…
— Зачем ты хочешь это знать?
— Я хочу тебя.
Джоа вздрогнула.
— Не говори этого сейчас.
— Я тебя люблю.
— Давид, нет. Только…
— Только не говори, что еще рано, что мы недостаточно знаем друг друга или что все это происходит под влиянием момента.
— Могла бы.
— Но ведь не скажешь?
— Думаю, что любовь — не только это, а ты как считаешь?
— Любовь — это неожиданность, изумительный сюрприз.
— И поэтому я должна тебе сказать, что означает имя Акоуа.
— В частности.
— Оно мне не нравилось с детства. Но, к моей радости, меня так никто и не называл, кроме бабушки.
— Такое плохое имя?
— Истинное Благословение.
— Как ты сказала?
— Истинное Благословение, — повторила она. — Для моей матери так оно и было. Я вполне допускаю, она могла думать, что ей нельзя иметь детей или что у нее не будет больше ребенка после того, как она потеряла мою сестру.
— Я хочу предложить тебе…
— Что?
— Поехали в Канкун, на майянскую ривьеру, проведем там несколько дней, пока будем ждать наступления дня встречи.
— Романтическое бегство? — От удивления у нее расширились глаза.
— Да.
— При всем том, что происходит или вот-вот произойдет? — не верила она.
— А что ты собираешься делать? Чем мы будем заниматься это время?
— Исследовать!
— Что? У нас больше не осталось следов.
— Отец сказал, что поедет в Чичен-Итцу.
— Но он вполне мог иметь в виду что-то другое.
— Там место встречи.
— Хорошо, а почему не в Тикале? Или не в Ушмале, Тулуме или в конце концов не здесь, в Паленке? Есть дюжина других больших городов майя.
— Нет, это должна быть Чичен-Итца.
— Докажи.
— В первом пророчестве майя говорится, что Кукулькан вернется в Чичен-Итцу.
— Ладно, не до конца убедительно, но, признаю, не лишено смысла.
— А давай-ка повидаемся с Бартоломэ Сигуэнсой. Вдруг он знает или вспомнит еще что-нибудь, если мы ему расскажем о том, что сегодня обнаружили…
— Завтра, Джоа. Завтра. Дай себе передышку, прошу тебя.
— Ох, Давид! — воскликнула она то ли с укоризной, то ли от боровшихся в ней чувств и закрыла глаза.
Они опять оказались все в той же ловушке.
Снова впереди зияющая бездна, ее отец, мать, невероятная эпопея, завершавшая большой круг в истории человечества. Ощущение уверенности в том, что в их жизни присутствуют существа из другого мира, те же самые, что некогда заселили Землю или вдохнули разум в ее обитателей.
От этого уже никуда не убежать, не скрыться. Даже пытаться не стоит.
— Все, пошли в нашу комнату! — Джоа сдалась.
О ее готовности, бесповоротно сделанном выборе говорил тон, которым она это произнесла.
Давид внимательно посмотрел на нее.
— Ты уверена? — спросил, слегка растягивая слова.
— Мне хочется, чтобы сегодня ночью мы не просто заснули в объятиях, — подтвердила она.
— Тебе уже не страшно?
— Как никогда раньше, — честно призналась она. — Поэтому ты мне нужен.
Больше она ничего не стала говорить. Не сказала, что думала о своей матери, о том, как это произошло у нее с отцом, и о том, к чему привело. Не сказала, что никогда и ни в чем не была так уверена и в то же время не волновалась так сильно, как сейчас.
Эстер, должно быть, очень бы посмеялась.
Но Джоа была не такая, как все. Особая. И она готовила себя к ответственному шагу.
— Я тоже тебя люблю, — прошелестели ее слова в сладкой тиши ночи, переходя в самозабвенный поцелуй.
Этот поцелуй длился вечность. Оба словно растворились в нем и не могли пробудиться. И пробуждение наступило не скоро.
Давид и Джоа не видели и не слышали, как кто-то появился в их комнате и, отделившись от стен, тенью приблизился к ним. Не знали, сколько их было, что они им вкололи и что делали с ними потом.
Они просто заснули в поцелуе, после которого ничего не было.
Ее разбудили голоса. Вначале она решила, что видит сон. Однако вслед за слухом, постепенно, одно за другим, у нее восстановились и все остальные чувства.
Ужасный вкус во рту.
Запах дезинфицирующих средств, присущий помещениям, которые содержат в стерильной чистоте.
Глаза, едва приоткрывшись, увидели огромную, но не слепящую лабораторную лампу вверху, белые стены и снующих вокруг людей в зеленых халатах.
Только тогда поняла — это не сон.
Первая реакция была вскочить и бежать, но на смену спонтанному порыву, с трудом пробивая путь к разуму, пришло осознание реального положения.
Она лежала на спине, связанная по рукам и ногам, в незнакомом месте. Находившиеся рядом люди говорили по-английски. На ней были не ее вещи, а казенная голубая ночная рубашка больничного образца.
