— Не совсем. Может быть, здесь дело в улучшении диагностики? Эти болезни могли быть и раньше, но их не умели распознавать.
— Конечно, диагностика стала точнее. Согласен, скинь на это какой-то процент. Суть явления, о котором я говорю, не изменится. Конечно, я многое схематизирую: так яснее видны главные тенденции. В жизни это все темнее, запутанней. Вот, например, скарлатина. Как с ней ни бьются, держится проклятая. Снизили смертность, облегчили характер осложнений, но полная победа никак не дается. И что же? Теперь выясняется, что возбудитель ее не стрептококк, как думали прежде, а особый вирус. Вот причина ее упорства! Знаменательная история, не правда ли? Нет, к диагностике здесь дело не сведешь. Есть болезни старые, и есть молодые. Первые в большинстве — бактериального происхождения, вторые в большинстве — вирусного. Рак никогда не пожирал столько жертв, сколько пожирает сейчас. Первые эпидемии полиомиелита — этого компрачикоса, калечащего детей, — прокатились по ряду стран только в нашем веке. Сначала по Швеции и Норвегии, потом по Англии и Франции. Думаешь, грипп намного старше? Его первая пандемия тоже относится к нашему веку, к восемнадцатому году. Он тогда напал буквально на все человечество и, действуя под именем «испанки», унес больше двадцати миллионов жизней. Больше, чем предшествовавшая ему мировая война! Хоть и слабее была диагностика, но этакие хворобы и раньше не остались бы незамеченными, если бы проявлялись с подобной силой.
— Пожалуй.
— Это мы рассмотрели явление, так сказать, во времени. А теперь рассмотрим его в пространстве. И увидим, что в слабо развитых странах Африки, где еще гнездятся и чума, и проказа, и малярия, и сыпняк, вирусных заболеваний гораздо меньше. Из основных — разве что оспа, остальные вирусные там составляют ничтожный процент. Картина, как видишь, прямо противоположная тому, что мы наблюдаем в Европе и Соединенных Штатах. Таков второй вывод: Его Вредоносие Вирус, за некоторыми исключениями, почему-то предпочитает страны с более высоким жизненным уровнем. Как видишь, оба вывода бьют в одну точку.
— Постой! Более высокий… Значит, и более высокий гигиенический уровень?
— Вы догадливы, мой друг.
— Но это же явная нелепица!
— Воздержимся от эмоций. Не будем равнять факты на привычные нам представления, а попытаемся составить себе представление на основе наблюдаемых фактов.
— И что же получилось у тебя из такой отважной попытки?
Как я ни сопротивлялся, как ни старался не поддаваться его убежденности, но спор превратился в лекцию. Да, Лисица была права, что не вступала с ним в споры на эту тему. Конечно, Крыжовников мог позволить себе такое развлечение, но нам с Лисицей оно было недоступно. Разница состояла в том, что она вовремя успевала пустить в ход кулаки, а я невольно превращался в ученика. Пусть строптивого, усердно ищущего возражений, но все же ученика.
Пока я ругал себя за это, Левка говорил:
— Давай прежде всего вспомним, что кожа наших рук выделяет фермент, убивающий микробов. Для этого, разумеется, нужно, чтобы руки были достаточно чисты, иначе и выделение фермента и его действие на микробов затруднены. Вот одна из причин, по которым с распространением цивилизации бактериальным инфекциям приходится отступать.
— Об этих ферментах я где-то читал. Это, по-моему, было известно еще до рождения Юрия Левченко.
— Хорошо, что читал. Это поможет тебе понять дальнейшее.
— Но ты сам только что сказал, что именно чистота…
— Да освободись ты от этого культа чистоты! Не обожествляй ее! Все хорошо в меру. Никогда не забывай о мудром изречении, которое гласит, что самые большие беды проистекают не от употребления плохих вещей, а от злоупотребления хорошими. Кстати, ты знаешь, кого у нас на Севере — в Мурманской области, в Архангельской — называют «чистяками»? Меринов так называют, выхолощенных жеребцов! Очень меткое словечко! Пуризм всегда бесплоден — и в языке, и в науке, и в жизни.
— Чего ты на меня напустился? Я только хочу сказать, что ты противоречишь сам себе.
— А противоречие — штука неуютная, да? Лучше, братец, вдумайся в это противоречие — не в нем ли вся суть? Может быть, именно то, что микробу — смерть, вирусу — здорово? А?
— Не понимаю.
— Что такое вирус? Грубо говоря, это частичка нуклеиновой кислоты в белковой оболочке. Но он не погибает и без своей белковой оболочки, более того — в клетку чужого организма он внедряется только голышом, только одной нуклеинкой. А уже внедрившись, этот паразит мастерит себе новую оболочку из чужого белка. Дошло? Нет еще? Вникай: тот же самый фермент, который губит микробов, разрушая белки их организма, оказывается невольным сообщником вирусов. По крайней мере — некоторых из них. Разрушая белковую оболочку, он освобождает нуклеинку, делает ее способной к нападению, к внедрению в наш организм. Вот тебе и разгадка. Вот почему вирус так резво поспешает за прогрессом.
Он замолчал, вопросительно глядя на меня. Я тоже молчал, несколько ошеломленный его словами. Потом я спросил:
— А что говорят специалисты?
— И ты туда же! Никак не можем без оглядки на авторитеты.
— Пойми, Левушка, что я слишком мало знаю об этом. Я даже не знаю, что здесь — данные науки, а что — твои умозаключения. Мне было интересно слушать тебя, но я не могу быть судьей твоей гипотезы. Даже если нет в твоих построениях логической ошибки, они еще нуждаются в проверке опытом.
— Несомненно. Именно для этого я и нахожусь здесь, — загадочно ответил Левка.
Тут я наконец вспомнил о том, зачем приехал в Лемболово.
— И долго еще ты намерен здесь оставаться? Что ты ответишь Лисице?
— Что вернусь. Конечно, вернусь! Ты надолго сюда?
— Нет, сегодня же — обратно.
— Я провожу тебя до станции и позвоню оттуда Лисице. Так соскучился по своей рыжей, как будто месяц не был дома.
— Может, со мной и поедешь? Долго ли тебе собраться?
— Не могу.
— Почему?
— Ты ведь сам говорил о необходимости проверки.
— Что еще ты выдумал, Левка? «В скромном домике лесника проводился эксперимент, которому суждено было составить новую главу в истории мировой науки…»
— Сколько, братец, ни шути, жизнь все равно не перешутишь. Я действительно провожу эксперимент, на который никто пока не решался.
Он посмотрел на меня, едва заметно улыбаясь, как будто еще раздумывал — говорить или не говорить. Потом пошел за печь и вернулся оттуда с новеньким этюдником («Купил-таки», — мелькнуло у меня в голове). Он открыл этюдник, вынул оттуда и осторожно поставил на стол деревянную стоечку, в пазы которой было вставлено десять пробирок. Две из них были пусты, восемь — наполнены какой-то зеленоватой жидкостью.
