— Ну, знаешь, всяк кулик свое болото хвалит, заметил здешний Эдька Свистун.
— Нет, в самом деле, чудесная планета! Не будь нужды или необходимости, как угодно назовите, я ни за что бы не отважился лететь к черту на кулички.
— Что за нужда?
— Нам стало тесновато на Планете добрых Людей. И вот ученые (у нас есть ученые) предприняли дерзкую попытку найти новую, удобную для житья, но еще не обжитую как следует, чтобы переселить туда наиболее отважных и смелых. Если учесть, что Вселенная безгранична и бесконечна, то станет ясно, что таких необжитых планет в ней тоже хватает.
— Ваши ученые — мудрые люди! — воскликнул здешний Эдька Свистун почти с восторгом.
Третьему Эдьке Свистуну это польстило. Хоть сам он не принадлежал к касте ученых (космонавты, как известно, не всегда принадлежат к касте ученых), всетаки в этот момент испытывал чувство сопричастности к ней, к этой касте, и закивал головой. Потом сделал шаг или два шага вперед (не помню точно) и опять протянул нам руки.
Я не спускал глаз с третьего Эдьки Свистуна. Помню, я думал, что, несмотря на внешнее сходство, мы все-таки разные люди. Совсем, совсем разные. Здешний Эдька Свистун, можно сказать, привязан к своей планете и не помышляет о космических полетах. Я уже добрался до этой, другой планеты, но полетел исключительно для того, чтобы удовлетворить любопытство ученых и публики. А этот, третий, уже разведчик Вселенной, он ищет шарик, куда можно было бы переселить несколько миллионов мужчин и женщин.
И еще мне вдруг стало интересно, кого будут переселять. Ивана Павлыча вряд ли, ему и на своей планете неплохо. Значит, рядовых тружеников, всяких механизаторов, вроде меня грешного? Однако, если переселить рядовых тружеников, как же Иван Павлыч?
Кем он будет руководить? Несмотря на то, что дело происходило во сне, помню, все эти вопросы меня страшно задевали и мучили. Я было открыл рот спросить, как они, эти вопросы, решаются на той, третьей планете, но здешний Эдька вдруг дернул меня за руку и продолжал: — Я рад видеть тебя, мой брат и друг! И вообще, это чертовски здорово, что мы, все трое, сыны разных планет, наконец собрались вместе и можем обнять друг друга! — И с этими словами здешний Эдька Свистун бросился к третьему Эдьке Свистуну и заключил его в свои объятия. Я последовал его примеру.
— И я рад, — сказал я, чтобы не стоять молча.
— И я… — произнес в ответ третий Эдька Свистун и стал увлекать нас куда-то в сторону.
Дальше у меня в памяти явный провал. Наверно, сон прервался, а потом возобновился вновь. Я увидел себя в кабине космического корабля. Будто мы залезли все трое и собираемся куда-то лететь. Здешний Эдька Свистун будто бы не возражает, ему это даже интересно. А мне лететь вот так не хочется, и я мучительно раздумываю над тем, как бы удрать с этого корабля.
Я ищу кнопку с надписью «ктл.», то есть катапульта, но не нахожу нигде, и меня охватывает ужас.
— Спокойно, Эдя! — говорит третий Эдька Свистун, придвигаясь к кнопке с надписью «Старт».
Я гляжу на него и вдруг замечаю, что это вовсе и не Эдька Свистун, а капитан Соколов, настоящий капитан Соколов, каким он был там, у колодца, на планете Земля. И здешний Эдька Свистун никакой не Эдька Свистун, а сосед и друг Семен, скептик и маловер. И эта метаморфоза меня убивает окончательно.
Я судорожно хватаюсь за что-то мягкое, прижимаю это мягкое к груди и кричу что есть мочи:
— Сто-ой! Не хочу-у! — И… просыпаюсь.
Кругом тишина. Слышно, как за стеной дышит тетка Соня, Я поднес часы к уху. Идут… Глянул на циферблат — без четверти четыре, — заря уже занялась, и в воздухе как будто посветлело. Где-то на краю деревни пропел первый петух. Ему в ответ прокричали второй и третий… Минут через пять я снова лег, но сон не шел. Я решил, что больше не усну, встал, надел шорты, рубашку и туфли сорок пятого размера и вышел из избы.
«И приснится же!» — думал я, бродя по двору.
Я закрыл глаза, и передо мною снова встал сосновый бор в призрачном свете, и сигарообразная серебристая ракета, которая при ближайшем рассмотрении оказалась не совсем сигарообразной и тем более не серебристой, и фигура того, третьего Эдьки Свистуна, идущего навстречу. Конечно, это была чепуха, игра воображения, так сказать, и я опять открыл глаза и опять стал ходить взад-вперед по двору.
У нас на Земле, во всяком случае у нас в Сибири, в эту пору бывает свежо, зябко. Ночью — чаще всего именно в эту пору, перед рассветом, выпадает обильная роса и травы тяжело никнут к земле. Выйдешь по нужде в трусах и майке — и, не мешкая, обратно.
Бр-р-р!.. А здесь тепло, сухо, ветерок доносит какие-то странные звуки, похожие на вздохи больших животных. Я прислушался и понял, что это не вздохи, а шум соснового бора, в котором я только что побывал во сне.
Да сон ли это? Вот наступит утро, все проснутся и обнаружат в том бору, за той речкой Бурлой золотистый (не серебристый, а именно золотистый) корабль, и возьмут того, третьего Эдьку Свистуна, и приведут в деревню. Конечно, это фантастика. Как бы ни была велика Вселенная, вряд ли в ней есть три совершенно одинаковые планеты. Похожие наверняка есть, на этот счет и голову ломать нечего, а совершенно одинаковые… Гм-гм… Тут надо посмотреть и подумать, как говорится.
Меня поразила тишина. У нас ведь и перед рассветом редко бывает тихо. Если не верите, выйдите на крыльцо, прислушайтесь. Мычат коровы, лают собаки, скрипят колодезные журавли, с грохотом проносятся грузовики, поднимая тучи пыли, судачат страдающие бессонницей бабы… Ужас!
А здесь ничего подобного. Ночь дана для сна и отдыха, и никто, даже сам господь бог, не имеет права мешать людям. Позже я узнал, что этот закон (не правило, а закон, обратите внимание) соблюдается очень строго. Можешь съесть лишнюю порцию котлет, взять в магазине лишние шорты или лишнюю пару туфель, никто и слова не скажет. Но боже упаси тебя играть средь ночи на гитаре, горланить песни, хохотать, стучать палкой по забору, зевать во всю мощь своих легких и тем самым мешать соседям… Тебя на другой же день привлекут к ответу. И на милость не рассчитывай. На неделю, а то и на две лишат работы наверняка.
А это, как я уже говорил, считается здесь самым тяжким наказанием.
К счастью, интуиция подсказала мне, что вести себя надо архиосторожно. Сойдя с крыльца, я оглянулся — не валяется ли где консервная банка — и шагнул на траву-мураву. Трава была мягкая, шелковистая, она скрадывала шаги, и я мог без опаски бродить туда-сюда. Однако во дворе особенно не разгуляешься. Стараясь не производить шума, я вышел за ворота и побрел в степь. На краю деревни, в том месте, где, по словам мальцов-огольцов, некогда стояла ветряная мельница, остановился. Передо мной расстилалась поросшая травой равнина, окаймленная с трех сторон березовыми рощами. В низинах, вокруг болот, росла сочная трава. Там паслись кони.
