— Два.
— Два. Не нужно было выходить из купе… Зачем вы туда шли?
Я-оно присело на вокзальной лавке. К счастью, те пассажиры, что дискутировали в свете перронных ламп с проводниками и рослым извозчиком, в эту сторону не глядели. Волна снега встала в воздухе поперек путей — сморщенная занавеска мороза. Слышны ли были выстрелы и здесь, на вокзале? Проезжал ли кто-то из них по той улице? Жандарм — он сам прибежал, или же его вызвал Дусин? Фессар прав, это уже не имеет значения, сплетню уже не удержать.
— Но вы все-таки ранены. Сейчас я разбужу доктора Конешина.
— Нет! — Я-оно поднялось. — Это не рана. Сейчас я соберусь с силами.
Турок качал головой.
— За чем-то ведь вы туда шли, только — за чем?
— Вы не поймете… никто этого не поймет… а рассказывать нельзя… — Тем не менее, попытку я-оно сделало: — Я не должен был идти. Меня предупредили. Никаких причин у меня не было. Наоборот — все причины: против.
Фессар первым поднялся в вагон и помог подняться по ступенькам. Я-оно оперлось спиной о коридорную стенку.
— Я все думаю, ну откуда у меня в памяти это имя. — Юнал Тайиб машинально потянулся за часами, рассеянно глянул на циферблат. — Еще час, самое малое. — И вот только сейчас — когда подумал про карты, что ходят по Стране Лютов — нет, нет, не Гроховского — ведь в тех землях работает множество польских ссыльных. Она должна была попадать мне в руки — карта? отчет? может, патент? Герославский, правильно? Герославский. Был такой геолог — у Круппа? Жильцева? А в последнее время это имя и в списках разыскиваемых. Какое-то знаменитое дело, причем, религиозное. Все из-за этого, правда?
Я-оно не отвечало.
— Из-за этого, — шепнул он. — Брат? Отец? Родственник. Наконец-то, открыл метод. — Турок спрятал потухшую сигару, стянул перчатки. — Можете ничего не говорить, уже понял, понял.
Ну что он понял? Я-оно стискивало зубы, с подобной болью было невозможно ясно мыслить. Впрочем, турок и вправду не ожидал ответа.
— Но ведь за ваш билет платит царское Министерство Зимы! Это меня и сбило с толку. Политика, думал я. А тут еще выскакивает князь Блуцкий-Осей. А как же! Министерство с самого начала было вотчиной оттепельников: фон Цельке, Раппацкий… А Победоносцев, в свою очередь, обязан оплачивать ледняков, даже если ему этого и не хотелось. И так оно и крутится…
— Вы простите, мне уже нужно…
— Hay hay, olur[78] — Фессар поклонился и отодвинулся, давая пройти в узком коридорчике. Какое-то время он еще постоял там, опершись на трость, в тяжелой своей шубе похожий на старого медведя.
Я-оно долго сражалось с потерявшими чувствительность пальцами левой руки, пока не попало ключом в замок.
Но двери атделения были открыты.
— Проходите, прошу.
Он сидел на стуле под окном. Шторы затянул — черный костюм и тень вместо лица, а на коленях котелок, больше ничего не было видно. Вернулось воспоминание про чиновников Зимы, их первого образа, попавшего в зрачки после пробуждения. Никогда не спрашивают разрешения войти; власть принадлежит им.
— Закройте двери.
Я-оно включило свет.
Павел Владимирович Фогель заморгал, поправил на носу очки.
— Закройте дверь, гаспадин Ерославский, у меня нет времени, так что слушайте. Мне говорили, что было бы лучше ничего вам не знать, только так было бы нечестно. Наше…
Я-оно сползло на кровать, голова ударилась об обшивку. Седоволосый охранник сморщил брови.
— Наше задание заключается в охране доктора Теслы и его аппаратуры. Мы получили информацию, что в самый последний момент ледняки внедрили к пассажирам класса люкс еще одного человека. Как-то мы узнали, что Вазов у нас в руках. Вазовым мы занялись в первый же день; все пошло не по плану, и мы очень благодарны вам за вмешательство; тем не менее, по этой причине вы подставили себя опасности. — Фогель склонился к постели. — Вы меня слушаете? Нам не известно, зачем вы нужны Зиме, и мы не знаем, что у вас общего с Его Высочеством. Но теперь мы знаем, что ледняки считают вас угрозой, не меньшей, чем доктор Тесла. Наша же задача — охранять доктора Теслу и его аппаратуру. Вы понимаете, что я вам говорю?
— Я подста… на отстрел.
— Возможно, я и не должен был… Делайте, как считаете нужным. Теперь вы знаете. Это может быть каждый из них.
— Каждый и никто, и все вме…
— Что?
— Тссс. Вот скажите мне, Фогель. Почему ледняки? Какое мне дело до… Кхррр.
— А ваши дела с Зимой? Вы зачем туда едете?
— Мой отец… Зима мне так сообщила, будто он разговаривает с лютами.
— Ах! Вы еще удивляетесь? При дворе Бердяева тоже почитывают. Сам я чиновник государственного порядка, меня не ставили выпрямлять Историю, на Лед я не молюсь. Но такие имеются, есть, и тут, и там.
— Это не имеет…
— Что с вами? Вы себя хорошо чувствуете?
Он поднялся, заботливо склонился, электрический свет позолотил седые волосы. В стеклах его очков отразилось искривленное в маске страдания лицо с ястребиным носом и черными усами — чье же это лицо… знакомое. Он протянул руку. Я-оно закуталось в плед.
— Гаспадин Ерославский?
Дрожь тела не давала возможности говорить ясно.
— Рас-ста-та-та-ю.
Я-оно не заметило, как Фогель вышел, не заметило, когда Экспресс отошел от станции Екатеринбурга. Когда вскоре после того поезд проезжал на две тысячи семьдесят восьмом километре четырехгранный столб, обозначающий западную границу Сибири — тот самый тотем царской власти над Европой и Азией, весь покрытый многоязычными прощальными, молитвенными, угрожающими надписями, сотнями русских, польских, еврейских, немецких и арабских фамилий, возле которого когда-то останавливались кибитки, а семьи покидали ссыльных — когда поезд проезжал границу, я-оно валялось без сознания в горячке после обморожения. Оттепель победила в организме лед, кровь снова поступала в холодную десницу. Я-оно видело сон о трескающемся речном льде, о мощных оттепельных ручьях и Солнце, восходящем над континентами — все это снилось до тех пор, пока Солнце и вправду не взошло, и это было лето.
О сорока семи наполовину убийцах и двоих якобы бы следователях
Она победила, развернув ложечку на скатерти на девяносто градусов. Комбинация из трех фарфоровых стаканчиков парализовала масленицу. Под хлебницей пали стаканы и рюмки; смелую атаку вазочки с букетиком свежих цветов остановили броненосцы металлических тарелок. Нож затонул в болотистом варенье. Солнце падало на салфетки; тень солонки указывала на левый угол стола. Тарелки с копченостями на помощь не приходили. Хлеб был белым, с плотной текстурой. Оставалось сдать салат.
