— А я бы предложил пришить это дело кому-то повыше, — заявил Герб.
— Зачем? — Бакман не улавливал хода его мысли. Ведь так всегда делается. Аппарат всегда выбирает неизвестного, незначительного…
— Пусть это будет кто-то из ее друзей. Кто-то более-менее равный. Даже пусть это будет кто-то известный. Или даже пусть это будет какая-нибудь знаменитость; известно ведь, что Алайс любила трахаться со знаменитостями.
— Зачем нужен кто-то известный?
— Чтобы связать Гольбейна и Экерса с этими грязными дегенератами от телефонных оргий, с которыми валандалась Алайс. — В голосе Герба вдруг зазвучала неподдельная злоба; Бакман даже удивился и поднял голову. — Теми, кто на самом деле ее убил. Ее дружками по культу. Выберите кого-нибудь как можно выше. Тогда вам действительно будет что повесить на маршалов. Подумайте, какой разразится скандал. Гольбейн как часть сексети.
Бакман отложил сигарету и закурил другую. Размышляя при этом. От меня требуется, подумал он, это перескандалить их. Моя история должна выйти еще более сенсационной.
Придется ее сварганить.
У себя в канцелярии в здании Полицейской академии Лос-Анджелеса Феликс Бакман сортировал разложенные на его столе письма, записки и прочую документацию. Почти механически он отбирал те, что нуждались во внимании Герба Майма, и откладывал в сторону те, которые могли подождать. Бакман работал стремительно, без какого-либо интереса. Тем временем, пока он разбирался с бумагами, Герб в своем кабинете уже начал печатать первое неофициальное заявление, которое Бакману предстояло предать огласке в связи со смертью его сестры.
Оба вскоре закончили и встретились в главном кабинете Бакмана, где он вел свои первоочередные дела. За его массивным дубовым столом.
Усевшись за стол, Бакман прочел первый набросок Герба.
— Неужели мы должны это сделать? — спросил он, когда закончил читать.
— Да, — кивнул Герб. — Не будь вы так подавлены горем, вы бы первый это поняли. Именно ваша способность вникать в дела подобного рода и удерживала вас на высочайшем полицейском уровне. Не будь у вас этой способности, вас бы еще пять лет назад разжаловали в майоры и послали преподавать в какое-нибудь училище.
— Тогда обнародуйте это, — сказал Бакман. — Нет, погодите. — Он жестом попросил Герба задержаться. — Вы тут ссылаетесь на коронера. Разве газетчики не выяснят, что расследование не могло завершиться так скоро?
— Я задним числом датирую время смерти. Я специально оговариваю, что она имела место вчера. Именно по этой причине.
— Это необходимо?
— Наше заявление должно выйти раньше, — объяснил Герб. — Раньше, чем их заявление. А они не станут ждать, пока коронер завершит расследование.
— Порядок, — сказал Бакман. — Пускайте в печать.
Пегги Бисон вошла в кабинет Бакмана, неся с собой несколько секретных докладных записок и желтую папку.
— Простите, мистер Бакман, — сказала она. — Не хотелось бы в такое время вас беспокоить, но…
— Хорошо, я просмотрю, — перебил Бакман. Но это все, сказал он себе. Потом я отправляюсь домой.
— Я знаю, что вы искали именно это досье, — сказала Пегги. — Как и инспектор Макнульти. Оно только что, десять минут назад, прибыло из Центральной базы данных. — Она положила папку перед ним на стол. — Это досье на Ясона Тавернера.
— Но ведь никакого Ясона Тавернера нет, — ошарашенно пробормотал Бакман.
— Очевидно, кто-то его забирал, — сказала Пегги. — Так или иначе, его только сейчас передали по линии. Наверное, они сами только что получили его назад. Никакой пояснительной записки здесь нет. Центральная база данных просто…
— Ладно, — перебил Бакман. — Идите. Я его просмотрю.
Пегги тихонько вышла из кабинета и прикрыла за собой дверь.
— Не следовало мне так с ней разговаривать, — сказал Бакман Гербу Майму.
— Ваша резкость вполне понятна.
Открыв досье Ясона Тавернера, Бакман сразу наткнулся на глянцевое рекламное фото размера восемь на пять. Прикрепленная к фото записка гласила: «С любезного разрешения „Шоу Ясона Тавернера“, в девять вечера каждый вторник по Эн-би-си».
— Боже милостивый, — вымолвил Бакман. Вот именно, подумал он затем, не иначе как боги играют с нами. Отрывая нам крылья.
Герб подался вперед и тоже взглянул. Лишившись дара речи, они вдвоем таращились на рекламное фото. Наконец Герб сказал:
— Давайте посмотрим, что там еще.
Откинув в сторону фото восемь на пять вместе с запиской, Бакман прочел первую страницу досье.
— Сколько зрителей? — спросил Герб.
— Тридцать миллионов, — ответил Бакман. Протянув руку, он взял трубку видеофона. — Пегги, — сказал он, — обеспечьте мне, пожалуйста, связь с местной телестудией Эн-би-си. Кей-эн-би-си, или как ее там. Свяжите меня с кем-нибудь из сотрудников. Чем выше по рангу, тем лучше. Растолкуйте им, кто звонит.
— Слушаюсь, мистер Бакман.
Считанные мгновения спустя на экране видеофона появилось ответственное на вид лицо, и голос в ухе у Бакмана произнес:
— Алло? Чем могу служить, генерал?
— У вас идет «Шоу Ясона Тавернера»? — спросил Бакман.
Уже три года по вторникам. В девять вечера.
— Вы уже три года даете его в эфир?
— Да, генерал.
Бакман повесил трубку.
— Что же в таком случае Тавернер делал в Уоттсе? — спросил Герб Майм. — Когда покупал поддельные УДы?
— Ведь мы даже свидетельство о его рождении найти не смогли, — пробормотал Бакман. — Мы обшарили все банки данных, какие только существуют, все газетные подшивки. Слышали вы когда-нибудь про «Шоу Ясона Тавернера» на Эн-би-си по вторникам в девять вечера?
— Нет, — осторожно ответил Герб, явно колеблясь.
— Вы не уверены?
— Мы тут уже столько говорили про Тавернера…
— Я никогда о нем не слышал, — заявил Бакман. — Хотя каждый вечер по два часа смотрю телевизор. С восьми до десяти. — Он обратился к следующей странице досье, небрежно откидывая первую; она упала на пол, и Гербу пришлось ее подобрать.
Итак, на второй странице: список записей, сделанных за эти годы Тавернером, с указанием названия, инвентарного номера и даты. Бакман невидящим взглядом уставился на список — он охватывал аж девятнадцать лет.
— А ведь Тавернер действительно говорил нам, что он певец, — заметил Герб. — И в одном из УДов он причислялся к профсоюзу музыкантов. Так что здесь все подтверждается.
— Здесь вообще все подтверждается, — резко выговорил Бакман.
