Ребенок испустил кошачий вопль, как только тень Соула легла на его обнаженный мозг. Он попробовал передвинуться - вперед #8209;назад. Значит, это существо все #8209;таки отличает свет от тьмы?
Что за черт! Ведь он должен умереть. Ему лучше быть мертвым - как его мать, лежавшая с ним бок о бок, чьи девять месяцев заключения под табу привели к столь печальному результату.
Из деревни вернулся Честер, бесцеремонно волоча за собой женщину с разбухшими от молока грудями. В стороне разбрызгивал грязь Пьер, рассказывая ей что #8209;то утешительное на языке шемахоя.
Вид мертвой роженицы и урода #8209;ребенка произвел на женщину неизгладимое впечатление. Она стала вопить и пятиться к выходу. Однако хватка Честера оказалась сильнее любого страха. Он погладил ее соски и сунул черный палец младенцу в рот.
- Скажи ей, француз, пусть не поднимает ребенка, чтобы не повредить ему.
Женщина, наконец, поняла, чего от нее хотят. Она наклонилась над ребенком, направляя раздувшиеся сосцы к его губам. Губы энергично засосали.
- Одному Богу ведомо, есть ли в нем проход от верха к низу. Может, оно все внутри узлом завязано. Как в той легенде - умный змей, связавшийся узлом, а? - И все же Честер внимательно наблюдал за женщиной, чтобы она ненароком не повредила рубцов.
- А подмастерье колдуна бродит по деревне с невменяемым видом. Он понял, что не станет наследником этой навозной кучи.
- Это не навозная куча, ты, белый негр! - прорычал Пьер.
Честер презрительно рассмеялся.
Примерно через полчаса женщина убежала в деревню. Однако Пьеру пообещала, что вернется.
Так как никто не собирался заняться телом умершей - а больше его нельзя было оставлять рядом с ребенком - Честер в конце концов унес его из хижины подальше в джунгли и пристроил между ветвей кривого дерева. Похороны пришлось отложить, пока не спадет вода. Или тело сожгут соплеменники - в зависимости от того, как у них принято справлять погребальный обряд. Вернувшись в хижину, он рухнул на подстилку рядом с монстром, брезгливо поежившись, мечтая отоспаться хоть немного. Сухого места было не найти.
Позже, когда солнце уже совершало вторую половину пути по небосклону, на пороге появился Пьер со связкой вяленой рыбы и каких #8209;то разваренных или размоченных корней, вручив эту снедь Соулу.
Соул разделил трапезу вместе с двумя компаньонами - и только тут ощутил, как он был голоден. Каждая рыбка, каждый корень казались даром небес. Он не ел - он вкушал, с жадностью ребенка, сосущего материнскую грудь.
Когда они закончили есть, Пьер спросил:
- Ну, что скажешь, Крис? - В голосе его были холод и грусть. - Получается, американское правительство разрушило собственную дамбу, чтобы спасти горстку индейцев? Забавная получается история.
Соул собрался с духом и рассказал ему все.
Последующий исповедальный эпизод - «момент истины» - оставил у Соула чувство вялости и пустоты. Словно бы он вновь попал в некую эмоциональную зависимость от этого француза, где #8209;то в дальнем и темном углу своего подсознания. Но он не был в зависимости. Он был свободен. Вопрос состоял лишь в том, чтобы подтолкнуть Пьера к объективному признанию случившегося, поскольку Пьер имел влияние на Кайяпи. Откровенное признание было необходимо, чтобы выйти на нормальный уровень общения. Так, по крайней мере, оценивал ситуацию сам Соул. Хладнокровное изложение фактов явно не удовлетворило бы Пьера.
Том Цвинглер не усматривал всех этих тонкостей и принял публичную исповедь с нескрываемой неприязнью к подобного рода зрелищам и даже с презрением - сам, однако, отнюдь не уверенный в себе, на этой стадии переговоров. Без рубинов Цвинглер имел вид воина, потерявшего доспехи, и вид этот говорил о том, что он надолго выбыл из игры.
Соула самого чуть было не добило это вынужденное признание - и кому! - своему бывшему другу и любовнику Айлин. Человеку, который дал жизнь его сыну.
Пьер вышел - обдумать сказанное или просто «переспать» его.
Соул тщетно искал покоя своему изможденному телу. Перенапряжение давало о себе знать. Честер проснулся, когда он забрел в хижину во второй раз, и Соул занял его место на соломенном ложе. Он заснул рядом с новорожденным.
Вертолет так и не прибыл.
Женщина возвратилась из деревни накормить ребенка, когда взошли звезды.
Пьер держался в стороне, приблизившись лишь для того, чтобы пополнить их провиант очередной порцией вяленой рыбы и корней. В этот раз пища туземцев уже не вызвала прежнего восхищения. Он отказался обсуждать вопрос о сферцах и торговле мозгами. Тем более, все это казалось очень далеким здесь - по колено в воде, в чужих сумерках. И в близком чужом рассвете.
Цвинглер мрачнел на глазах. Время от времени он машинально сверялся с часами. Однако чем больше уходил в себя американец, тем более воодушевлялся Соул. Проблема со сферцами представлялась фантастической интерполяцией между уединенной крепостью мира Видьи и столь же изолированной реальностью народа шемахоя. Два этих особых мира прочно и явно связались в его голове.
Соул отправился в деревню, озираясь по пути, наблюдая возрождавшуюся жизнь племени и с каждой минутой все более поражаясь его разумному устройству. Женщины плели сети, обвивая особым образом жгуты из листьев - по словам Пьера, подражая тем самым космосу, структуре созвездий. Ведь звезды плавали в небе, урожай света собирался, захватывался в воображаемые линии, так же и рыба должна была заплывать в тенета, привлекаемая этими подражательными линиями, запутываясь в них плавниками. Женщины же коптили рыбу, которую старательно потрошили мужчины, ибо извлечение внутренностей было мужской обязанностью, хотя последние не отличались опрятностью, оставляя возле хижин груды гниющих кишок, осаждаемые легионами мух. Хотя, с другой стороны, может быть, именно это спасало от проникновения мошкары в жилища.
Местные мальчишки играли в камешки с небольшими окатышами и пустотелыми продырявленными тыквами, и победитель плясал, громыхая наполненной тыквой, точно маракасом. Девочки старались схватить камешек, выпавший из дыры. Естественно, мальчик в ходе кратковременного триумфа терял часть своего выигрыша, что не упускалось из виду стремительными охотницами, хватавшими добычу, в то время как их друзья и подружки изо всех сил старались им помешать. Все это приводило к «смешилкам» со шлепками и щекоткой - обычной прелюдии сексуальных игр и вместе с тем испытанию на стойкость.
Кайяпи и Брухо оставались в уединении до наступления вечера третьего дня. Затем молодой индеец появился на пороге с видом усталым и в высшей степени загадочным. Он был похож на стайера на финише. Кайяпи созвал толпу, с края которой маячил ученик колдуна, с тем же бледным лицом, словно одержимый неизвестной науке ментальной проказой.
