А теперь попробуем перекатами: когда стрелки прикрывают мечников. А теперь — по пересечённой местности: скачки с препятствиями и последующим разворачиванием из колонны, после марша по тропинке, в лаву на лужайке. И, конечно, наш русский «фигурный болт»: кавалерия атакует флот. Через пару лет Ропак (Святослав Ростиславович), во время своего княжения в Новгороде, устроит такой фокус под Старой Ладогой. Более 40 шведских кораблей будет захвачено или уничтожено. А потом Александр Невский повторит эту хохмочку на Неве. Уже в 21 веке вскрытие могилы ярла Биргера подтвердит, следом на черепе, истинность фразы из русской летописи: «Наложил копьём печать на лицо его».
– Значится так, гридни мои будущие. Сегодня у нас полётный день. Летать будем.
– Чего?! Как это?! И крылья дадут?!!
– Крылья дам, если будите себя хорошо вести. Тогда и воду в бассейн пущу. А пока гляньте: привязываете своим коням ремешки на бабки, влезаете в седло, ремешки в руки, подымаете коней в галоп и…
Ой-ёй-ей… Кажется — живой… И как это я голову не сломал? Больно-то как… по всему телу. Чего косишься, Гнедко? Сейчас встану и повторим. Если встану.
– Ванечька! Боярич! Ты как?! Не убившись?! Давно злыдня этого на конину пустить надобно! На ровном месте спотыкается, скотина неразумная!
– Ивашко, успокойся. Это не Гнедко споткнулся, это я сам приём такой показывал. Подсечка называется. Всадник на галопе дёргает вон за те ремешки, подсекает коню передние ноги. И оба летят через голову. Такие полёты в бою бывают, надо быть готовым.
Как-то мне затруднительно объяснять, что это обычный трюк конных киношных каскадёров. Так в фильмах изображают потери в скачущей коннице. В кино это хорошо видно: лошадь, при такой подсечке, инстинктивно вскидывает переднюю часть тела, пытаясь освободить ноги. Потом конь и всадник падают.
– Дык…! Так же и убиться недолго!
– Конечно. Поэтому надо выучиться заблаговременно. В реальной сшибке ещё и ворог с саблей наскочить может. Упасть надо правильно. Чтобы не поломаться и не стряхнуться. И коней — учить. Гнедко, иди сюда.
Мда… Моего коня — точно надо учить. Не падать или вставать, а просто слушаться голоса хозяина. Иди сюда, табуретка самобеглая! Иди, а то всю шерсть выщиплю!
– Сперва надо отработать простое падение с седла. А с этим… Коней побьём. Да и люди поломаются.
– Чарджи, ты командир. Тебе решать — чего, сколько и в каком порядке. Но по мне лучше, если они тут поломаются, чем потом на поле боя их по кускам собирать.
Пошли первые потери. И физиологические, и психологические. Тщеславное желание называться воином, гриднем постепенно заменяется осознанием тяжести и рискованности этого занятия. Ещё нет промокшей насквозь от крови одежды, заляпанных, от ушей до копыт, человеческими мозгами коней. Но:
– Я… это… ну… Можно меня из дружины перевесть? В сигнальщики, к примеру, или там, в кладовщики?
– Можно. Без вопросов. В косари. Девку себе пригляди. Женишься, подворье получишь, детишек настругаешь, станешь нормальным смердом. А в службу… А зачем ты мне в службе? Ты ж с дружины с испугу уходишь? А на что мне в службе боягузы?
Покалечившихся Мара на ноги поставит. Даже если и не до конца — я таким ребятам местечко у себя найду. Кого-то подучить надо, бухгалтерии там, геометрии… Лишь бы умели пересиливать свой страх. Но есть уже и невосполнимые потери:
– Сегодня мы провожаем в последний путь…
Тяжело. Жалко. Но надо ещё сказать. Не на кладбище, не на плацу. Только им, в лесу:
– Убился гридень. Наш товарищ. Это хорошо. Хорошо, что убился сейчас. До реального боя, в котором каждый из нас рассчитывал бы на него. А он… Вас всех учат одинаково. Вы все выучились. Он — нет. Он — дырка в вашем строю. В бою — трясина под вашими ногами: ступил… а там — пусто. Умер. Завтра в дозор на это место придёт новый отрок. Ему тяжелее будет, ему нужно будет вас догонять. Учите его. Чтобы и он не стал дыркой.
Японцы потеряли больше самолётов при подготовке к Пирл-Харбору, чем при самом нападении. Моим ребяткам с авианосцев не работать, но врагов бить они должны умело, эффективно.
Драгуны-морпехи… А лечь с конём в густую траву, так чтобы и видно не было? А потом внезапно подняться? Сам — в седле, конь — в прыжке? А атаку из-под воды? Ещё несколько веков назад византийцы писали, что славяне часами сидят под водой, дыша через камышовые трубки. Посидели? А теперь — бой! Из-под воды броском в лодку. Вслепую, не отряхиваясь и не смаргивая — вогнать клинок в противника. А уж потом утереться. А абордажный бой — можете? С обеих сторон — и в атаке, и в обороне. А стрельба на съезде? Любимый трюк телевизионщиков: боец съезжает по канату и одновременно стреляет из автомата. Автоматов нет — есть луки, метательные ножи, сулицы. Метать без упора ногами, раскачиваясь маятником на движущимся подвесе… очень непривычно.
Временами я начинал искать на своём теле волосы. Что выдрать их в знак скорби. В скорби о собственной глупости: об отправленных Фанге и его ребятах. Хотя, конечно — это была не глупость, а необходимость. Но мне очень не хватало «боевого волхва».
По тактике, по навыкам и умениям между «охотником» и «воином» должна быть третья сущность: лесной убийца.
Вой, воин, ратник, гридень… в лесу не воюет.
«И вот нашли большое поле:
Есть разгуляться где на воле!»
По лесу — не разгуляешься. Бой в лесу, «сражение в лесных дебрях» — постоянно, и не только в «Святой Руси», воспринимается как крайняя экзотика. Во все времена командир, сумевший провести своё подразделение через лес, для последующей атаки ли, в ходе отступления ли — оценивается как профессионал высокого уровня. Сами бойцы — воспринимаются героически.
Принципиально, по тактике, по навыкам: ратник воюет в плоскости — в поле. В лесу — появляется третье измерение. В поле враг виден издалека, в лесу… «правильного врага» ты не увидишь ни — до, ни — во время своей смерти.
По навыкам, организации, снаряжению… ратник и гридень в лесу неуместны.
В лесу уместен лесовик — охотник. У меня есть в хозяйстве прекрасный охотник — Могутка. Я про него рассказывал, он, в самом деле, охотник от бога. Он лесом живёт. Всё видит, всё понимает, всё умеет. Утрируя слова Соколиного Глаза о могиканах: видит вчерашний след пчелы в воздухе. Но, глядя на след сапога, не может рассказать о типе доспеха на теле владельца ноги в сапоге. В лесу много звериных следов, он по ним ходил, за зверями наблюдал. А людей в лесу мало. У Могутки нет опыта охоты на человека, нет информационной базы для той самой дедукции, которая позволяла Холмсу аналогично, по следам, восстанавливать характеристики и характеры преследуемых персонажей.
