Наконец сквозь дырявую сеть проник ледяной воздух, и я сделало первый вдох…
Отпадение скорлупы.
Пробуждение.
* * *
Где она, нирвана бессонницы? Приди, приди, Царствие Предвечное!.. Лишь на мгновение я узрел свое проклятие – я, обреченный спать.
И вот он – новый кошмар.
* * *
Зовите меня Измаил…
Кажется, облажался. Это совсем другой сон. Лихорадочно листаю справочник морфиниста (Небесная канцелярия, издание 218-е, конец вечности). Здесь не Манхэттэн, а на дворе не 1850-е. Белый Кит издох своей смертью, и давным-давно сгнила безутешная «Рахиль». Злой дух скитается теперь на одной из верхних планет…
Зовите меня по-прежнему – Макс. Не называть же себя здесь Ахав, Кроули, Лучезарная, Лоа Зандор, Сенмен-Бальзамировщик, сын Рамоса, рожденный Хатнефер, жрец Храма Анубиса? Чужие имена не кажутся мне странными. Меня вообще мало что способно удивить. Мир изменился гораздо меньше, чем представляется подавляющему большинству короткоживущих и так называемых разумных элементов. Иногда мне кажется, что некоторые вещи – самые главные – не меняются вообще. Все остальное – лишь иллюзии, рябь на поверхности Хапи[18].
Этот парень Макс, конечно, недалекий и никчемный союзник, но он – неотъемлемая фигура ритуала, длящегося вечно, бессознательный донор, ничтожный ингредиент моей личности, заблудшая часть моей души. Иногда я выпускаю его на свободу – порезвиться – как, например, сейчас, когда рука выводит эти строки, состоящие из уродливых кривых (смешной алфавит, бессмысленное занятие). Я использую его память, похожую на огромную свалку мусора. Он станет моим проводником в этой клоаке. Ничто из того, что он знает, не поможет ему уцелеть. Разве во все времена неспособность защитить себя не называется глупостью и не внушает гадливости?
Здешний воздух отравлен. Это царство обречено. У него нет будущего. Его оставили даже тени.
Когда хоронили мое последнее тело, оно было погребено вместе с тремястами шестьюдесятью пятью ушебти[19]. Теперь подобное невозможно. Так займемся же делом. Анубис, помоги отделить тень от плоти и отбросить плоть! Введи преображенного в обитель мертвых!
Пиши, щенок, пиши. Есть еще время. Мне нужна не только твоя память.
Мне нужны твоя беззащитность, твои привязанности, твое роковое влечение, твой путь к новой смерти…
* * *
Да пошел ты!
Это снова я, Макс, дубль третий. Вот тебе и воспоминания о прежней жизни! В отличие от господина Гаутамы и нескольких знакомых шизофреников, кайф я до сих пор не поймал. Мою личность разбавили этим маньяком-некрофилом, словно коньяк водопроводной водой. Или наоборот? В любом случае я чувствовал себя дерьмово. То есть до такой степени дерьмово, что предпочел бы утопиться. Хотел, а не мог.
Когда я вылез из кокона, мое тело имело младенческие размеры, но взрослые пропорции. Я был совершенно гол, если не считать обмоток, сделанных из чьего-то роскошного парика. Оба глаза оказались целыми и зрячими, тем не менее собственное уродство и физическая слабость были просто карикатурными. Однако все очень быстро изменилось.
За какие-нибудь полчаса я превратился в недоросля, а затем и во вполне сформировавшегося человекообразного (чуть не написал «мужчину»; в результате поспешных дактильных исследований я выяснил, что стал двуполым! Между прочим, как там насчет менструаций?). Не могу удержаться от того, чтобы не приплести по этому поводу стишок из больничного цитатника:
Твоя кровь – твоя,
Но принадлежит
И тому, кто избрал
Ее для питья
И для смешения
С кровью своей.
Отдохни от обид,
Наркотического
Вкуси забытья.
И увидишь ту,
Не давшуюся тебе красоту![20]
Никакой особой красоты в своей новой реинкарнации я пока не разглядел. Но то, что мне никого не хотелось, так это точно. Я был автономен, словно гиена-гермафродит, и испытывал невыносимую тоску.
А что еще можно испытывать, глядя на свой труп? Он по-прежнему был соединен со мной неким подобием поповины, но не пуповиной. С помощью этого нехитрого трубопровода, пристыкованного к моему солнечному сплетению, я высасывал из обездвиженного тела остатки жизненной силы – будто тянул через сломинку белковый коктейль.
Внутри кипело адское варево. Ведьмин супчик. Поверьте, при обмене веществ, ускоренном в десять тысяч раз, вы чувствуете себя так, будто с вас содрали кожу и со всех сторон поливают водой из пожарных гидрантов… Мертвец усыхал на глазах, а я рос, как надувная кукла. Вскоре рядом со мной лежал дистрофик в слишком просторной одежде.
Этот ублюдок, с которым пришлось делить новое тело и новое серое вещество, впоследствии заставлял меня совершать немыслимые вещи. Я называю его босс. Ничего не попишешь, он намного сильнее меня. По-моему, у него мания величия, но это не мешает ему помыкать мною. Впрочем, без него было бы гораздо хуже.
Все пришлось делать в полной темноте. Для начала я взял нож из мертвой руки и перерезал «пуповину». Через пару минут щель под моей грудью бесследно затянулась. Потом я занялся телом «родителя». Соединил края разреза и принялся зашивать его волосом, выдернутым из кокона. Обошелся без иглы – волос оказался настолько тонким, что без труда протыкал кожу. Так, стежок за стежком, я заштопал многострадальный организм. Не знаю, правда, зачем – похоже, на сей раз его никто не мог спасти. Кроме босса.
Затем я искал какие-то особенные камни на берегу реки. Камни с «печатью зари». Ковырялся ножом и руками в мерзлой земле. Видимо, подходящего материала здесь оказалось крайне мало, и я работал как одержимый. Почему-то было очень важно закончить все до восхода солнца.
В наступивших сумерках я начал различать свои руки – длинные, очень тонкие и очень темные пальцы; казавшиеся хрупкими запястья; жилистые безволосые предплечья. Несмотря на стандартную укомплектованность органами и конечностями, я был настоящим монстром! Тело аккумулировало неизвестную силу и тепло невидимых источников. Я ощущал холод, но, чтобы меня заморозить, требовалась гораздо более низкая температура. Может быть, абсолютный нуль? (Кстати, мой «сожитель» всерьез считает себя потомком космических спор!..)
«Анх» превратился в бельмо, отливавшее металлическим блеском. Я накрыл глазницы трупа плоскими овальными камешками и вставил в его ноздри скрученные обрезки «пуповины», после чего в течение целого предрассветного часа оплетал голову мертвеца волосами кокона по весьма сложной технологии, пока эта самая голова не сделалась похожей на огромный клубок черных ниток.
Если я и занимался своеобразной консервацией, то не осознавал этого.
