Станислав Лем - Больница Преображения

Оба рассмеялись. Каутерс стоял рядом и вдруг невероятным образом скривился и выдавил из себя тоненькое, ломкое "ха-ха-ха!".

Рассказчик нахмурился.

- Sie, Doktor, - заметил он, - waram lachen Sie? Da gibt's dock fur Sie nichts zum Lachen [Вы, доктор, вы-то чего смеетесь? Для вас тут ничего смешного нет! (нем.)].

Лицо Каутерса пошло белыми пятнами.

- Ich... ich... - бормотал он, - ich bin ein Deutscher! [Я... я... я немец (нем.)]

Сидевший вполоборота немец смерил его снизу взглядом.

- So? Na, dann bitte, bitte [Да? Ну, тогда пожалуйста, пожалуйста (нем.)].

Вошел высокий офицер, которого они прежде не видели. Мундир сидел на нем как влитой, ремни матово поблескивали. Без каски; вытянутое, благородное лицо, каштановые с проседью волосы. Он оглядел присутствующих - стекла очков в стальной оправе блеснули. Хирург подошел к нему и, встав навытяжку, протянул руку:

- _Фон_ Каутерс.

- Тиссдорф.

- Herr Doktor, was ist los mit unserem Professor? [господин доктор, что случилось с нашим профессором? (нем.)] - спросил Каутерс.

- Machcn Sie sich keine Gedanken. Ich werde ihn mit dem Auto nach Bieschinetz bringen. Er packt jetzt seine Sachen [Можете не беспокоиться. Я возьму его в машину, отвезу в Бежинец. Он уже собирает вещи (нем.)]

- Wirklich? [В самом деле? (нем.)] - вырвалось у Каутерса.

Немец покраснел, затряс головой.

- Mein Herr! - Потом улыбнулся. - Das mussen Sie mir schon glauben [Милостивый государь! Вы должны мне верить (нем.)].

- Und warum werden wir hier zuruckgehalten? [А зачем нас здесь держат? (нем.)]

- Na, na! Es stand ja schon tibel um Sie, aber unser Hutka hat sich doch noch beruhigcn lassen. Sie werden jetzt nur bewacht, well Ihnen unsere Ukrainer sonst etwas antun konnten. Die lechzen ja nach Blut wie die Hunde, wissen Sie [Ну, ну! С вами было уж дело плохо, так ведь наш Гутка теперь угомонился. Вас теперь будут только охранять, чтобы наши украинцы ничего такого вам не причинили. Они, знаете, прямо крови жаждут, словно собаки (нем.)].

- Ja? [Да? (нем.)] - изумился Каутерс.

- Wie die Falken... Man muss sie mit rohem Fleisch futtern [Как соколы... Их приходится кормить сырым мясом (нем.)], - рассмеялся немецкий психиатр.

Подошел ксендз.

- Herr Dortor, - сказал он, - Wie kam das: Mensch und Arzt, und Kranke, die Erschiessen, die Tod! [Господин доктор, как это можно: человек и врач, и больные, расстрел смерть! (искаж нем.)]

Казалось, немец отвернется или попытается заслониться рукой от черного нахала, но неожиданно лицо его просветлело.

- Jede Nation, - заговорил он глубоким голосом, - gleicht cinem Tierorganismus. Die kranken Korpersellen mussen manchmal herausgeschnitten werden. Das war eben so ein chirurgischer Eingriff [Каждая нация подобна организму животного. Больные органы порой необходимо удалять. Это было своего рода хирургическое вмешательство... (нем.)].

Через плечо ксендза он смотрел на Носилевскую. Ноздри его раздувались.

- Aber Gott, Gott [но Боже, Боже... (нем.)], - все повторял ксендз.

Носилевская по-прежнему сидела молча, не шевелясь, и немец, который не сводил с нее глаз, заговорил громче:

- Ich kann es Ihnen auch andcrs crklaren. Zur Zeit des Kaisers Augustus war in der Galilea ein romischer Statthalter, der ubte die Herrschaft ubei die Juden, und hiess Pontius Pilatus... [Я могу объяснить это и иначе. Во времена цезаря Августа был в Галилее римский наместник, который имел верховную власть над евреями, и звали его Понтий Пилат... (нем.)]

Глаза его горели.

- Стефан, - громко попросила Носилевская, - скажите ему, чтобы он меня отпустил. Мне не нужна опека, и я не могу тут больше оставаться, так как... - Она смолкла на полуслове.

Стефан, растроганный (она впервые назвала его по имени), подошел к Каутерсу и Тиссдорфу. Немец вежливо поклонился ему.

Стефан спросил, могут ли они уйти.

- Sie wollen fort? Alle? [Вы хотите уйти? Все? (нем.)]

- Frau Doktor Nosilewska [госпожа доктор Носилевская (нем.)], - не очень уверенно ответил Стефан.

- Ach, so. Ja, naturlich. Gedulden Sie sich bitte noch etwas [Ах, так. Да, конечно. Потерпите еще немного, пожалуйста (нем.)].

Немец сдержал слово: их освободили в сумерки. В корпусе было тихо, темно и пусто. Стефан пошел к себе; надо было собраться в дорогу. Зажег лампу, увидел на столе записную книжку Секуловского и бросил ее в свой открытый чемодан. Потом посмотрел на скульптуру; она тоже лежала на столе. Подумал, что ее создатель валяется где-то тут, поблизости, в выкопанном утром рву, придавленный сотней окровавленных тел, и ему стало нехорошо.

Его чуть не вырвало, он повалился на кровать, коротко, сухо всхлипывая. Заставил себя успокоиться. Торопливо сложил вещи и, надавив коленом, запер чемодан. Кто-то вошел в комнату. Он вскочил - Носилевская. В руках она держала несессер. Протянула Стефану продолговатый белый сверток: это была стопка бумаги.

- Я нашла это в вестибюле, - сказала она и, заметив, что Стефан не понял, пояснила: - Это... это Секуловский потерял. Я думала... вы его опекали... то есть... это принадлежало ему.

Стефан стоял неподвижно, с опущенными руками.

- Принадлежало? - переспросил он. - Да, верно...

- Не надо сейчас ни о чем думать. Нельзя. - Носилевская произнесла это докторским тоном.

Стефан поднял чемодан, взял у нее бумаги и, не зная, что с ними делать, сунул в карман.

- Пойдемте, да? - спросила девушка. - Ригер и Паенчковский переночуют здесь. И ваш приятель с ними. Они останутся до утра. Немцы обещали отвезти их вещи на станцию.

- А Каутерс? - не поднимая глаз, спросил Стефан.

- Фон Каутерс? - протянула Носилевская. - Не знаю. Может, и вообще тут останется. - И добавила, встретив его удивленный взгляд: - Тут будет немецкий госпиталь СС. Они с Тиссдорфом об этом разговаривали, я слышала.

- Ах да, - отозвался Стефан. У него разболелась голова, заломило в висках, словно обручем сдавило лоб.

- Вы хотите здесь остаться? А я ухожу.

- Вы... я любовался вашей выдержкой.

- Меня едва на это хватило. Сил больше нет, я должна идти. Я должна отсюда уйти, - повторила она.

- Я пойду с вами, - неожиданно выпалил он, чувствуя, что и он не может больше притрагиваться к вещам, которые еще хранили тепло прикосновений тех, кого уже нет, дышать воздухом, в котором еще носится их дыхание, не может оставаться в пространстве, которое еще пронизывают их взгляды.

- Мы пойдем лесом, - заметила она, - это самый короткий путь. И Гутка сказал мне, что украинцы патрулируют шоссе. Мне бы не хотелось с ними встречаться.

На первом этаже Стефан вдруг в нерешительности остановился.

- А те...

Она поняла, о чем он.

- Пожалуй, лучше пожалеть и их, и себя, - сказала Носилевская - Всем нам нужны другие люди, другое окружение...

Они подошли к воротам; вверху шумели кроны темных деревьев, и это походило на гул холодного моря. Луны не было. У калитки перед ними вдруг выросла огромная черная фигура.

- Wer da? [Кто там? (нем.)]

И белый луч фонаря стал ощупывать их. На фоне поблескивавших листьев стало видно лицо Гутки. Немец обходил парк.

- Gehen Sie [проходите (нем.)]. - Он махнул рукой.

Они прошли мимо него.

- Hallo! [Эй! (нем.)] - крикнул он.

Они остановились.

- Ihre erste und einzige Pflicht ist Schweigen. Verstehen Sie? [Ваша первая и единственная обязанность - молчать. Поняли? (нем.)]