— Отсутствие членов Совета, охваченных иррациональностью, вряд ли может служить для нас поводом к бездействию.
В зал через первую дверь вошли двое вооруженных «псипов». Все сидели не шевелясь. Послышался оглушительный выстрел в коридоре. Все повскакали со своих мест. Через вторую дверь вошли еще двое «псипов».
Они увели отца Аймерика и еще четверых пасторов. Среди них была Анна Дилидженс, мать Прескотта. За три минуты остальные советники ратифицировали все меры, к которым призывал Сальтини, объявили чрезвычайное положение и проголосовали против предложений Аймерика. А еще через две минуты, после заключительной молитвы, все они покинули зал заседаний.
Тут у меня вдруг мелькнула мысль о том, о чем мне когда-то говорил отец — в ту пору, когда он являлся заседателем в законодательном собрании на Уилсоне. А говорил он вот что:
«Главным признаком наличия демократии является ничегонеделание».
Мы остались в зале одни — наша троица и посол, в окружении копов из ПСП. Даже непонятно было, можно ли нам двигаться. Потянулась тягостная минута. Судя по тому, как неуверенно копы переминались с ноги на ногу, я сделал вывод: они тоже не в курсе, что с нами делать. Только я подумал о том, что стоило бы встать, непринужденно подойти к двери и выглянуть в коридор, чтобы узнать, что происходит, как вошел Сальтини. Он улыбался, но не так широко, как прежде.
Не обращая на нас ровным счетом никакого внимания, он подошел к послу Шэну.
— Все остальное очень просто, — объявил он. — Вы имеете право находиться на территории Посольства. Скажу откровенно: я не думаю, что имеет смысл высылать вас, поскольку с помощью установленного на территории Посольства спрингера вы сможете вызвать сюда целую армию. Но за пределами территории Посольства и вблизи от демаркационной линии будут действовать законы Каледонии.
— Эти вопросы могут быть обсуждены по мере их возникновения, — негромко отозвался Шэн.
— И, естественно, мы немедленно прекращаем оплачивать труд ваших так называемых «консультантов», которых, на мой взгляд, следовало бы называть «агитаторами». Я совершенно уверен в том, что, если бы их на нас не натравили, не потребовались бы те меры, к которым мы были вынуждены прибегнуть.
Теперь, на высоте положения, Сальтини позволил себе немного расслабиться и высказать свою злобу.
— Вы, надеюсь, понимаете, — столь же сдержанно проговорил Шэн, — что они не могут вернуться домой. Боюсь, Посольство не сможет предоставить им политического убежища.
Я воистину насладился тем, как эта новость шокировала Сальтини, — насладился настолько, что не сразу уловил смысл сказанного Шэном.
Сальтини чуть ли не жалобно произнес:
— Они — ваши люди.
— Они, — возразил Шэн, — люди, получающие заработную плату от вашего правительства. Если вы желаете отправить их домой, вы и несете ответственность за оплату их транспортировки. Путешествие с помощью спрингера на расстояние в шесть с половиной световых лет для троих пассажиров стоит не больше той суммы, которая у вас уходит на содержание правительства в течение двух суток. Безусловно, если эти люди пожелают остаться в Каледонии как иностранцы с видом на жительство, то вам, полагаю, придется их здесь принять и устроить согласно соответствующим пунктам контракта, который они заключили с вашим правительством. Притеснение иностранцев с видом на жительство, лишение их прав, которыми они обладают у себя на родине — таких, как, к примеру, безоговорочное исполнение всех пунктов трудового соглашения, — это одна из веских причин для того, чтобы Гуманитарный Совет отменил Хартию вашей колонии.
— Между прочим, — вставил Аймерик, — я ужасно соскучился по родине и пока не желаю с ней расставаться.
По лицу Биерис трудно было сказать, какие эмоции ею владеют, но она тут же проговорила:
— Я тоже хочу остаться.
Только теперь я понял, к чему клонил Шэн. В нашем лице он приобретал троих человек, которые могли беспрепятственно передвигаться по Утилитопии, и при этом «псипы» их (то есть нас) не могли пальцем тронуть. А это было поистине неоценимо в свете тех маневров, которые Гуманитарный Совет мог предпринять по следам переворота…
А может быть, и нет. Сейчас судить было трудно. Может быть, Шэн, пользуясь нашим присутствием, решил просто-напросто припугнуть Сальтини.
Господи Боже, а ведь дома-то все было из рук вон плохо!
Мне нужно было восстановить репутацию, занять подобающее место в обществе, и прошлой ночью я впервые с детства по-настоящему молился — молился о том, чтобы поскорее попасть домой!
Ну и хорошо. Биерис с Аймериком оставались. Хватит и этого. К тому же Биерис здесь в любом случае нравилось больше, чем мне, а познания Аймерика делали его поистине неоценимым человеком для Шэна. А я? Что я такого знал? Музыку, поэзию, поединки — да и то, только рукопашный бой да дуэли на нейропарализаторах. Настоящим оружием я не владел…
Кроме того, надвигались экономические заморочки, и почти наверняка Сальтини мог отобрать у меня Центр. Тогда мне оставалось чистить стойла, а такая перспектива меня мало прельщала.
Я вдруг заметил, что Сальтини пристально смотрит на меня — так, словно я его безумно интересую. Я понимал, что он знает про меня все — наверняка он читал всю мою корреспонденцию, и, видимо, замысел Шэна ему был понятнее, чем мне.
Уж кто-кто, а я в глазах Сальтини должен был выглядеть законченным иррационалистом.
— Моя настоящая работа — в Центре, — заявил я. — Я не могу уехать, когда все только начало налаживаться.
Пожалуй, мне стоило обидеться на то, что мое заявление удивило всех, кроме Шэна.
Сальтини обвел всех нас палящим взором.
— Уверен, все вы понимаете, что бюджет будет урезан. Не сомневаюсь, должность профессора аквитанской литературы в самом скором времени будет сокращена. Полагаю, что наемная работница, столь часто отсутствующая на ферме, также в ближайшее время обнаружит, что ее работа там не нужна.
Что касается Центра… Видимо, вы рассчитываете на прибыль, которой не повредит сокращение бюджетных ассигнований.
Пока я вам скажу единственное: все ваши учащиеся и их родственники в данный момент подвергаются проверке на серьезные проявления иррациональности, и этот факт будет им предъявлен со всей строгостью. А если у вас не останется учеников…
Он ретировался, даже не удосужившись высказать свою угрозу до конца. Да и не надо ему было этого делать.
Когда мы все шли к двери, Шэн тихо сказал мне:
— Спасибо.
Жаль, что мне от его благодарности не стало веселее.
Трекеры снова начали ходить регулярно и без неожиданных остановок. Я поехал в Центр. По углам торчали копы из ПСП, но утренняя буря улеглась, ярко светило солнце, и они либо отбросили капюшоны своих курток, либо вообще сняли их и держали в руках, и потому вид у них теперь был совсем не такой угрожающий — они скорее напоминали смущенных швейцаров, Я включил новостной канал, убедился в том, что там излагалось сплошное вранье — разве что кроме сообщения о том, что погибли семеро муниципальных полицейских. Но при всем том они объявлялись мятежниками. Что-то я сильно сомневался в том, чтобы кто-либо потащился бы бунтовать во время жуткой утренней бури. Видимо, просто «псипам» важнее было что-то вякнуть, чем заботиться о том, поверят в это люди или нет.
