За восемь лет — восемь периодов цветения — я сменил восемь подружек. Что делать: Норильский купол — не самая надежная защита для эфирно-масличных культур, и я не каждый день рисковал выставлять их на веранду. Мигрень мигренью, но цветы не виноваты в том, что умеют разговаривать только запахами. Лично мне их болтовня нисколько не мешала…
Утром того несчастливого дня я поверил синоптикам, обещавшим, что южный циклон пройдет мимо, и вынес мои туберозы из комнат. Циклон не захотел пройти мимо, а синоптики не успели нарастить мощность купола. За час до полудня с юга, со стороны Мазутных Болот, в прореху хлынула кислотно-парафинова взвесь.
Я работал, когда начался дождь. В моем кабинете сидел клиент с фиолетовой карточкой и тремя запущенными зубами, я уже восстановил ему подгнившие нервы и как раз заращивал последнее, особо каверзное дупло. Клиенту было щекотно, он то и дело дергал языком, а я не мог использовать марлевые тампоны: моя реклама гарантировала бесконтактное лечение. Поэтому все ренессансные пассы я выполнял только правой рукой, сосредоточив биотоки левой на языке.
Новорожденная эмаль затвердевает долго — никак не менее трехсот секунд. Все это время я вынужден был стоять рядом с клиентом, удерживать любопытный язык в четверти дюйма от зуба и беспомощно вглядываться в черные от дождя стекла, зная, что там погибают мои туберозы.
Едва закончив, я выбежал на веранду. Было поздно.
Даже луковицы, только-только начавшие оформляться, были все до единой изъедены дождем.
Вечером я узнал, что респектабельные кварталы Центра не пострадали, а нам, жителям южной окраины, выплатят компенсацию. Как всегда…
Мои туберозы я сжег под окнами дома: представлялось кощунством просто бросить их в утилизатор. Костер догорел… Я разбросал пепел, вернулся в пустой дом и заказал водку. Было за полночь. Дворники успели вымыть все окна и уже шебуршали манипуляторами по крыше, циклон ушел, над куполом сиял полярный день.
Я пил и не мог опьянеть. Было слишком пусто — и внутри, и снаружи. Некого стало любить — и все обессмыслилось. Дом и душа опустели.
Утром я понял, что это был рецидив «звездной лихорадки»: я пережил его в такой вот редкой, но достаточно известной форме, которую психологи называют «инверсией сверхценной идеи». К сожалению, я слишком поздно поставил себе диагноз.
На столе, меж трех пустых бутылок лежала моя девственно белая кредитная карточка, а в почтовой нише я обнаружил путевку от межпланетной туристической фирмы «Диаспора».
Путевка обещала увлекательный вояж по самым экзотическим мирам Вселенной: стратосферные поселения на Венере, подводные парки Европы, ледовые пещеры Ганимеда, террасы Мимаса и города-колодцы Оберона. Ну и, конечно же, непостижимый Русский Марс, с возможным посещением музея Последней Звездной.
Отказ от вояжа означал возвращение лишь трети его стоимости: уже не принадлежавший мне опустевший дом в Норильске я все равно не мог бы выкупить обратно. А съехать надлежало не позднее, чем через месяц после продажи. Зато отправляться в вояж можно было в любую из пятниц текущего года.
Что ж, зубы у людей болят не только на Земле!..
Дальняя Русь была последней в списке, но первой в маршруте. И уже на пути к Марсу мне пришлось возобновить практику: «Диаспора» оплачивала лишь необходимые расходы, не включая в число таковых секс. Пользуя гнилозубых туристов первого класса и офицерский состав экипажа, я получил возможность завести подружку.
У нее было редкое имя Аглая и не менее редкое отчество Феоктистовна, она оказалась коренной марсианкой и возвращалась домой из Сорбонны, где изучала историю православия. Ее папенька был священником в Дальнем Новгороде, имел приход в Купеческой Слободе и отличался истинно русской широтой взглядов: плотские грехи о. Елизар (в миру Феоктист) отпускал легко, а самые строгие епитимьи налагал на скаредов и любомудрствующих… Скаредом я, слава Богу, не был и работал как проклятый, чтобы доказать это Аглае. А любомудрием мы грешили вместе: наши легкомысленные дискуссии на обзорной палубе (о природе сил Вселенского Предела с точки зрения теософии) о. Елизар счел бы куда как более серьезным прегрешением, чем наши бурные ночи в ее каюте. По крайней мере, так утверждала Аглая.
По прибытии в Анисово мы с нею расстались так же легко, как и сошлись, и встретились опять через месяц. Она уже преподавала Священную Историю в церковно-приходской школе, а я ходил в таможню, как на службу, и качал права, которых у меня с каждым днем становилось все меньше. Работать мне при такой жизни было некогда, и я поневоле стал грешить скаредством…
А ведь мог бы оказаться богачом — сумей я только вырваться из Дальнего Новгорода! «Диаспора» честно вернула моей кредитной карточке первоначальный цвет — но здесь это был не более, чем красивый синий квадратик. Наличность (что-то около двухсот двадцатицелковых бумажек: гид-распорядитель группы сунул мне их через барьер за час до отлета…) безудержно таяла, а долю в Казне Дальнего Новгорода, перечисленную мне представительством «Диаспоры» из Марсо-Фриско, я почти всю употребил на покупку бессрочного билета.
Штампик! Одного-единственного штампика (о прививке против укуса карбидного клопа) не хватило в моей путевке! Никаких прививок никому из туристов не делали, потому что Карбидную Пустошь мы не посещали. Нечего там было осматривать, на Карбидной Пустоши, а поющие устрицы можно было купить на рынке. Гид-распорядитель просто собрал наши путевки и в тот же вечер вернул — со всеми необходимыми отметками. И штампики о прививке были у всех. Кроме меня. Пролистнули. Или не оттиснулся. Или просто стукнули мимо.
Так я решил (и то же самое сказал гид), когда всего за три часа до отлета обнаружился этот пустяк.
— А на кой черт он нужен? — спросил я таможенника. — Ведь я уже улетаю, и клоп меня не кусал.
Таможенник смотрел мимо меня, а гид (лицо у него вдруг сделалось озабоченным) крепко взял меня за локоть и отвел в сторонку от турникета.
— Послушайте, Эндрю, — сказал он мне вполголоса, — с ними лучше не ссориться. Поверьте моему опыту: будет только хуже. До отлета еще три часа, вы вполне успеете… — Говоря это, он что-то быстро начеркал с блокноте, вырвал страничку и протянул мне. — Найдите коридорного Митяя на восьмом этаже «Вояжера», отдайте ему эту записку и сорок целковых. Он все устроит… Турбокар водите?
Я ошеломленно кивнул.
— Возьмите наш. Бело-зеленый «фиат», вы знаете, на третьей стоянке, вот ключ… Бегом, Эндрю, бегом! У вас три часа — и ни минутой больше!
Я уложился в два.
