Стекла в витражах были цветными и рифлеными — свет они пропускали, но и только. Я осмотрел оконные рамы и не понял, как они открываются. Скорее всего, никак.
Ниши, кладовки, тайники под картинами, потайные ходы за шкафами отсутствовали. Просто картины и просто шкафы тоже. Глухая стена была до середины высоты завешана коврами. Я попытался заглянуть за ковры, но они были прибиты. Дошечки мозаичного паркета везде были плотно пригнаны, а простукивать я не решился.
Выше ковров, над периной красовалась уже знакомая двухголовая птица, выполненная из белой, почему-то не раскрашенной, лепнины. Головы были хищными. Орленок табака, но в перьях. Из-под Семипалатинска, надо полагать, или с Русского Фобоса. Дашка дрыхла под ним и нисколько его не боялась…
За незапертой дверью стало наконец тихо. Осторожно приотворив и выглянув, я обнаружил там давешнюю трапезную — но не сразу ее узнал. Туда понанесли столов и лавок и расставили буквой «П» вокруг моего, с единственным стулом. Под окнами были кушетки и кресла, в простенках резные шкафы и буфеты. Свечи в люстре были погашены. Камин тоже не горел, но в нем уже были сложены свежие поленья и растопка. На столах было пусто.
Я притворил дверь, подбежал к вороху одежд и напялил-таки на себя кафтан. Рукава пришлось закатать. И все равно в нем было неудобно. Штанов я почему-то не нашел, а сапоги были: мягкие, красные, расшитые бисером и золотой канителью, с замысловатыми застежками на голенищах. Пока я с ними воевал, в трапезной опять зашаркали и зашептались.
Я присел на перину и стал ждать. Дашка дрыхла. Ей было хорошо.
К шарканью и шепоту добавились стеклянный звон и металлическое звяканье посуды. Я понял, что это надолго, и опять подошел к окну. Нет, все-таки оно не открывалось. Никогда.
Можно, конечно, чем-нибудь разбить…ключом, например. Но сейчас это вроде бы ни к чему. (Ключ я все-таки положил в карман кафтана — так, на всякий случай.)
Можно просто выйти в трапезную, потребовать объяснений. Но что мне объяснят шестерки, накрывающие на стол?
Можно, не обращая внимания на шестерок, поискать тузов. Но я не люблю проявлять инициативу, если не знаю, к чему это приведет.
Меня нужно загнать в угол и потыкать чем-нибудь острым, чтобы я стал действовать безоглядно. А в этом углу было просторно, мягко и ничем не тыкали. Постель, женщина, книжка (я взял со стула Дашкину книгу и бездумно полистал)… без картинок. Скоро подадут вино и фрукты. Если попрошу чего-нибудь еще — организуют..
Я забрался на стул, умостился на нем в Дашкиной позе и, положив на колени книгу, открыл наугад.
Бумага была очень хорошая — плотная, белая. Шрифт крупный и четкий… И света вполне хватало, если чуть развернуть страницы к окну. Вот только написано было что-то непонятное, хотя и по-русски:
«…не смотреть, куда Он показал. Но что-то во мне было сильнее, чем я, и оно заставило меня оглянуться. Стена пещеры разжижалась и зернисто текла. Как лягушачья икра, подумал я. Меня затошнило: это Он смотрел моими глазами.
— Грызи, — сказал Он и засмеялся.
Он говорил и смеялся моим голосом.
— Грызи, это вкусно.
Меня подвело к стене, наклонило, и Он стал хватать зернистый текучий гранит моими зубами…»
Очень художественная литература, подумал я. Закрыл книгу и попытался прочесть название на обложке. Оно было выполнено глубоким, но бесцветным тиснением. Я долго наклонял обложку так и сяк, пока не прочел.
Книга называлась «Я червь, я Богъ». Слово «Богъ» было написано с твердым знаком. Различить имя автора оказалось и вовсе невозможно — в конце концов, я нашел его на титульном листе книги.
Автором был Лео Кристоф Саргасса…
Здесь же, на титульном листе, я обнаружил и криптолингвиста из Скандинавии. Внизу, под заглавием, значилось: «Первое полное издание на русском языке с приложением криптолингвистического исследования профессора Маасме Грюндальфссона, доктора филологии (диплом Скандинавской Академии, Осло), магистра эзотерики и чернокнижия».
Первая возникшая у меня мысль была панической: не успею прочесть! (Хотя — зачем, собственно?)
Потом я вспомнил белое лицо Колюньчика Стахова и как он шарахнулся от меня вместе с креслом. Странная книга… То ли мне ее подсунули, то ли, напротив, оставили, не углядев… А Дашка почему не шарахалась? Она что умнее прочих? Или безграмотна? Это была вторая мысль.
Третья показалась мне самой здравой: спрятать, пока не отобрали! Но для начала просмотреть хотя бы оглавление.
В книге были четыре части, озаглавленные: «Я царь», «Я рабъ», «Я червь» и «Я Богъ». Предисловия не было, а исследование профессора Грюндальфссона называлось «Опыт некритического прочтения романа Л.К.Саргассы» и начиналось на пятьсот сорок третьей странице.
Ах, не надо было мне лихорадочно листать страницы с конца, ища 543-ю! Надо было сунуть книгу под перину, нырнуть в нее самому (хотя бы и в сапогах), привалиться к Дашке и притвориться спящим!
Едва я долистал до шестисотой, как с треском распахнулась одна из створок запертой двери, а другая, расколовшись вдоль, повисла на одной только верхней петле. В комнату, загородив проем, упало что-то тяжелое и стали вваливаться, кто запинаясь, кто перепрыгивая, рослые люди в оранжевых киверах и полукафтаньях, с дубинками в левых руках и с парализаторами наизготовку.
Дашка очнулась, заверещала, скатилась на пол и, продолжая верещать, зашлепала, дура, к своему сарафану, одергивая на бегу сорочку. Будь я в постели, я бы ее придержал, и все бы обошлось, потому что опричники, не обращая на нас никакого внимания, устремились к противоположной двери — в трапезную. Но один из них в длинном прыжке налетел на Дашку и грохнулся на пол, второй запнулся за первого и тоже упал, остальные притормозили, огляделись и обнаружили меня.
— Вот он! — радостно заорал один из них знакомым голосом и указал на меня дубинкой. — Так я и знал: уже читает!
Сунув парализатор в кобуру, он подбежал ко мне, выхватил книгу и сразу отпрыгнул.
— Шестьсот первая! — сообщил он, мельком глянув на страницу, и швырнул книгу через плечо. Она шлепнулась где-то между ларями.
— О Господи, — сказал я. — Здравствуйте, Харитон Кузьмич. Что случилось? Я вас не сразу узнал.
Ибо это действительно был Харитон Петин — и узнать его было действительно трудно. У него был обширный синяк под левым глазом, правая бровь начисто отсутствовала, а вся правая щека, висок и даже кончик носа покраснели и жирно лоснились, как это бывает после сильных ожогов. Зато вместо оранжевого кивера у Харитона Петина была оранжевая треуголка, а верхний брандебур его полукафтанья был посеребрен. Ей-Богу, не хотел бы я служить в организации, в которой продвижение по службе сопровождается — или предваряется? — столь серьезными повреждениями лица!
