— Точно. — соглашается, наконец, Толя. — Мне кажется, что я слышу даже звук сирены. Вот только ракета, почему-то, уходит на восток… Обычно Америка шлет нам гостинцы с запада…
— Но ведь могла бы и с востока. — говорю я. — Земля-то круглая. Мне всегда казалось, что на восток нам до Штатов даже ближе будет.
— Может Китайцы? — предполагает Марат, но тут же возражает сам себе. — Нет, от них там вообще ничего не осталось.
— А цель кто-нибудь из вас видит? — неожиданно доходит до меня. — В кого бьет перехватчик? Где ракета?
В эту секунду на востоке распускается громадный огненный шар, озаряющий безмолвие ярким светом, отдаленно напоминающий солнечный. Мы, как по команде, отворачиваемся и закрываем глаза, хоть уже и успеваем понять, что световое излучения до нас практически не дошло. Если бы это взорвался не перехватчик со своим маленьким в ядерных масштабах зарядом в двадцать килотонн, а мегатонная баллистическая ракета, то мы бы сейчас уже катались по снегу, сбивая пламя с горящей одежды.
— Держитесь! — кричит Толя, сворачиваясь калачиком на черном снегу.
Мог бы и не предупреждать — не первый раз под ядерную атаку попадаем. Правда, первый раз под такую странную — когда свои бьют сами по себе, подрывая перехватчик практически у себя над головой. Но перехватчик — это так, мелочь.
Эта взрывная волна не сравнима с той, что чуть больше суток назад впечатала меня в сосну… Ну так оно и понятно — то был термоядерный заряд, а это — так, мелочь… Меня всего лишь прижимает к земле, затем подхватывает, будто пушинку, и вновь швыряет в снег — этот удар не напоминает стену плотного воздуха, скорее просто порыв ураганного ветра… И грохот взрыва не разрывает барабанные перепонки, а лишь оглушает меня на несколько секунд.
Я поднимаюсь, тряся головой, словно контуженная. Рядом со мной поднимаются с земли и ребята. Все целы, никто не пострадал.
Нас обдает новым порывом ветра, на этот раз — с запада, а по и без того ничего не слышащим ушам проходится еще один удар, кажущийся бледной тенью предыдущего. Волна сжатия… Вот теперь все закончилось, и нам остается лишь любоваться на огненный гриб, разрастающийся над заводом. Для этого не нужно даже переходить в инфракрасное зрение — все видно, как на ладони, гриб освещает Безмолвие, подобно маленькому солнцу, расцветшему прямо над землей. Медленно тускнея и наливаясь черным, гриб поднимается вверх, чтобы через несколько минут слиться с облаками.
— Какого хрена?! — выдает свой универсальный вопрос Марат. — В кого они палили?
— Приедем — разберемся. — отвечаю я. — Главное, что палили они, а не по ним — взрыв пришелся в километре на восток от завода, ну а по высоте — тоже не меньше километра… думаю, ничего серьезного. Могло снести восточную стену, но и то вряд ли. Строили ее на века.
Мой жизненный принцип — решать проблемы по мере поступления. Как говорила одна героиня одного виденного мной еще в детстве сериала: ««Если ты находишься на пятнадцатом этаже горящего дома, то у тебя есть, казалось бы, два варианта: сгореть заживо, или выпрыгнуть в окно и разбиться. Но на самом деле есть еще и третий вариант — встать на подоконник, и прожить еще две секунды, за которые ты, быть может, сумеешь придумать, что делать дальше!»
Мы уже направляемся к нашим снегоходам, от души надеясь, что взрыв не причинил им вреда, когда нас останавливает испуганный возглас Толи.
— Господи Боже! Ты же умерла!
Мы с Маратом оборачиваемся, слыша в его голосе неподдельный страх, и уже напрягаясь для броска, но то, что мы видим, заставляет нас в ужасе сделать шаг назад.
Медленно, шатаясь из стороны в сторону и волоча левую ногу по земле, к нам идет Катя… На ее правом плече болтается автомат, при каждом шаге ударяя ее по бедру, на месте левой руки — жуткий обрубок, начинающийся прямо от плеча. Лицо в свете угасающего ядерного гриба кажется бардово-красным, а одежда, плотно облегающая ее тело выглядит, словно тлеющие угли.
— Она не могла выжить… — шепчет Толя. — Не могла!
Справившись с первоначальным шоком мы вскидываем автоматы, взяв Катю на прицел. Не знаю, живой человек перед нами, или призрак, наделенный силами безмолвия, но очередь из «Калаша» или «Узи» должна остановить кого угодно.
Катя останавливается, обводя нас взглядом неподвижных глаз — именно неподвижным, ибо для этого она медленно поворачивает голову, при том, что ее зрачки не изменяют положения. Глаза зомби… Неживые, неестественные, жуткие и пугающие глаза.
Она делает еще шаг к нам, и мы поневоле отступаем, не в силах нажать на курок. Одно дело — стрелять в противника, который уже навел на тебя свое оружие, и совсем другое — в того, кто некогда был тебе другом, а сейчас, смертельно раненный и, кажется лишившийся рассудка, всего лишь идет к тебе, кажется, не помышляя об убийстве.
— Чего тебе надо?! — восклицает Марат, и в его голосе я слышу панику. Это плохо… Очень плохо! Бегун не должен паниковать.
Катя открывает рот, и облизывает губы кажущимся неестественно длинным языком… Черт, почему все в ней кажется мне не таким? Неестественным, не настоящим… Фальшивым! Словно перед нами не Катя, которая, кстати, давно должна была умереть, а ее дешевая имитация?
Она делает к нам еще несколько шагов, все также хромая на левую ногу, практически волоча ее по земле, а мы, соответственно, отступаем на столько же шагов назад… Почему она не говорит с нами? Почему не сорвет с плеча автомат, и не полоснет нас очередью, от которой мы, в нашем полу парализованном состоянии, даже не подумаем уклониться? Почему все происходит не так, как должно быть?..
— Бежим… — стонет Марат. — Мало я сегодня насмотрелся… Бежим отсюда, до завода недалеко!
Толя молчит, продолжая отступать, не выпуская Катю из поля зрения. Слава Богу, что хоть он не потерял голову и продолжает контролировать ситуацию. Впрочем, как можно контролировать ситуацию, когда не знаешь, с чем ты столкнулся? Мое сознание сверлит одна и та же жуткая мысль, многократно усиленная эхом в моей черепной коробке: «Мертвец, мертвец, мертвец…»
Огненный шар, поднимающийся в небо над заводом, все больше тускнеет, и мир вновь погружается во тьму. Стеклянные глаза Кати блестят, отражая последние крохи исчезающего света…
«Мертвец-мертвец-мертвец-мертвец…»
Она вновь облизывает губы, и мне кажется, что ее язык удлинился еще больше, а затем из ее груди вырывается низкое рычание, смешанное с клекотом чего-то жидкого, готовым выплеснуться из ее нутра.
«Мертвец-мертвец-мертвец-мертвец…»
Готова поспорить, что она холодна, словно труп. Да почему словно, она и есть труп! Холодный, остывший труп!
